"Натиг Расул-заде. Год любви" - читать интересную книгу автора

Она отозвалась не сразу, все еще тихо плакала.
- Я сегодня уезжаю, - сказал он. - Через несколько часов. С Курского.
Прошло, ему показалось, много времени, прежде чем она сказала:
- Очень жаль. Мне не хотелось бы...
- Я приезжать буду, - поспешно сказал он и искоса взглянул на нее.
Глаза ее были прикрыты.
- Я ведь очень давно к этому готовилась, - сказала она. - Хотела
выглядеть молодцом. И вот что получилось...
Она опять заплакала, теперь уже громко зарыдала. Он поднялся и пошел на
кухню, поискал стакан, не нашел и принес ей воды в крышке от чайника. На
крышке обнимались два веселых желтых утенка в кепочках. Она отпила глоток,
успокоилась и скоро опять заснула.
Когда он уехал, он не стал будить, ее. И записки не оставил. Глупо. Да
и что писать?..
... Понедельник - пятница, пятница - понедельник. Дни летят
стремительно, как угорелые. Куда торопятся?.. После тридцати время бежит
страшно быстро, и кажется, что бежит оно, позабыв тебя, будто ты -
запоздалый пассажир на перроне, и мимо проскакивают окна вагонов, и уже не
вскочишь ни в один из них, потому что поезд скорый, а ты уже не совсем
молод. Скажем так. Не совсем молод, чтобы вскочить, как бывало, на подножку
вагона-пятницы, или вагона-среды, и вот мчатся дни-вагоны мимо, а ты стоишь
один в толпе насмешливых взглядов со своими вещами - чемоданом или
саквояжем - все равно: теперь никому нет дела до тебя и твоих вещей, нет до
тебя дела и удаляющемуся поезду, оставляющему после себя чистые рельсы и
что-то напоминающее горечь утраты.
Жара ужасная, солнце светит и жарит вовсю, и кажется, не будет этому
конца. Хочется пасмурных, дождливых дней хочется уехать из города. Туда, где
идут бесконечные серые дожди, где можно ходить в плащах и куртках, где
капли, чистые, как жемчуг, в свете ночных уличных фонарей сыплются на лица,
на волосы, на руки... Черт возьми, до чего же хорошо звучит это слово -
осень. До чего приятно звучит сентябрь по сравнению с июнем; слова май,
июнь, июль кажутся какими-то бесхребетными, размягченными и вялыми по
сравнению с молодыми, свежими и подтянутыми - несколько меланхоличным и
грустным сентябрем, с октябрем в черном фраке и шляпе, строгим и
печальным...
Потом, когда однажды тоска взяла его за горло, сдавила, тряхнула, стала
высасывать из него все воспоминания, как кровь - каплю за каплей, эпизод за
эпизодом: и последний звонок (в Литинституте, и шумное, горькое прощальное
веселье в "Арагави", и пробуждение с Таней, когда только-только начинался
рассвет в окне ее квартиры - он из своего города (уже полгода как вернулся
он в Баку, работал и ни разу за это время не случилось ему съездить в
Москву: дела засосали и засасывали с каждым днем все больше) позвонил ей
поздно вечером и с тоской стал ждать, пока соединится линия через код. Она
сняла трубку, и он услышал ее голос, так часто за время разлуки звучавший в
его ушах. Он назвал себя, и, когда пауза обозначилась четко, как кружок
синего неба в петле, в которую ему предстояло сунуть голову, она внезапно,
слишком, как показалось ему, весело и подчеркнуто беззаботно воскликнула:
- А! Привет! Рада тебя слышать. Как поживаешь?
Они поболтали о разных пустяках, но на сердце у него не становилось
легче, словно он попал к совершенно незнакомым людям, с которыми, как