"Лев Разгон. Борис и Глеб" - читать интересную книгу автора

обычный лагерный мат, но и лагерная терминология, было нечто, внушающее
уважение. Это чувствовали и мы, "образованные", и представители других
лагерных категорий. К братьям относились хорошо все - от бригадира и десятника
до арестантов, превратившихся в "шестерок", в низшие существа, обслуживающие
более сильных, более сытых.
Почему они были такими?
Я об этом думал тогда, те две-три недели, которые провел с ними в одной
бригаде, и после, став вольнонаемным, в собственной, отдельной и даже запирающейся
комнате в бараке за зоной. Я об этом думал, когда меня от лагеря отделили
десятки лет и большая, насыщенная жизнь. И сейчас снова мысленно возвращаюсь
к этим юношам и снова стараюсь смоделировать их сознание, понять источник
их сопротивляемости, отчуждения от лагерного бытия...
Думаю, что Борис, который
был уже совершенно взрослым и сформировавшимся человеком, инстинктивно
- в силу характера и воспитания - выбрал для себя и брата единственно правильную
форму существования. Только оставаясь чужими для всех, не сливаясь с лагерниками,
могли они сохранить свою индивидуальность, свою "самость", остаться такими,
какими их вырастил бывший полковник генерального штаба. И это было абсолютно
правильной тактикой. Когда я каким-то образом разговорил братьев и даже
сблизился с ними настолько, что узнал их историю, мне казалось, что я сумею
их понять, совсем понять! Ибо спасительный для меня интерес к чужим человеческим
судьбам не исчезал даже в самые трудные дни. Но - не успел.
Вечером после работы в барак
заглянул нарядчик.
- Завтра не выходите на
работу, - сказал он. - Приготовьтесь к этапу.
Этап! Куда? В Вожаель на
суд? Но мне еще не вручили обвинительного заключения, хотя я и подписал
206-ю об окончании следствия. А обвинительное заключение вручается за неделю
до суда - я уже хорошо знал все процедуры строгой и нелицеприятной юстиции,
они соблюдались с совершенно бессмысленным упорством.
Утром я вышел на развод,
мне хотелось попрощаться с братьями. Я нашел нашу бригаду в построенной
колонне, поговорил с бригадиром, который ободряюще меня хлопнул по плечу:
- Живы будем - хрен помрем!
Я согласился с ним и пожал
руки братьям. Борис ничего не сказал, но посмотрел на меня так по-взрослому
понимающе, с таким сочувствием и теплом, каких я в нем никогда раньше не
видел. А когда, прощаясь с Глебом, я машинально притянул его к себе, он
ткнулся головой в мой бушлат, и я вдруг осознал, что вижусь с ним в последний
раз.
В УРЧе - Учетно-распределительной
части - сказали, что меня до суда отправляют на соседний Второй лагпункт.
Очевидно, наш "кум" Чугунов решил, что арестанту не следует оставаться
на лагпункте, где его все знают, жалеют и стараются всячески облегчить
жизнь. По их "оперативной" тактике, человек, которого привели на суд за
новым сроком, должен выглядеть сломленным физически и душевно измученным,
а следовательно, способным к раскаянию и искреннему признанию своих преступлений.
Зачем им это было нужно - черт их знает! Я и сейчас не пойму!
До Второго лагпункта было