"Феликс Разумовский. Колыбельная по товарищам ("Умытые кровью" #2)" - читать интересную книгу автора

Матерился он с важным видом, как бы высказывая свое превосходство над
окружающими.
- Земляки, что ли? - Сделав вид, что не заметил грубости, штабс-капитан
пожал ручонку тщедушному матросу с бегающими глазками, а тот вдруг хлопнул
себя по ляжкам и раскатился громким, захлебывающимся хохотом:
- Ага, с Двины мы!
- В соседних хатах жили. - Шитов тут же поддержал веселье, схватившись
за живот, начал ржать, как жеребец на случке. - Пахали вместе.
Кузьмицкий смотрел на военморов изумленно: он не знал, что тюрьма в
Москве, где содержались дезертиры, грабители, мародеры, называлась Двинской.
Наконец братишечки угомонились, начали прощаться с барышнями.
- Отчаливаем, но концов не отдадим. Ждите завтра, будем лотами глубины
мерить...
Визгливый женский смех, басовитый морской говорок, заигрыванья без
пряников.
Кузьмицкому весь этот балаган был не по нутру, ему казалось, что он
участвует в каком-то глупом фарсе, дряненьком спектакле в провинциальном
театре. Дико захотелось выскочить вон, с бешеной силой хлопнуть дверью, но
он сдержался и скоро уже в компании военморов хлюпал сапогами по раскисшему
снегу - с ночи ударила оттепель.
Скучно и неуютно было на улицах Ростова. Казалось бы, пустяки, пара
месяцев, всего-то шестьдесят морозных дней, а как все переменилось! Еще
осенью по этим тротуарам гулял весь цвет петербургского общества. Мелькали
гвардейские фуражки, звенели серебряные савельевские шпоры, стучали каблуки
сторублевых тимофеевских сапог.
Галантнейшие кавалеры вели закутанных в меха дам, слышалась иностранная
речь, осенняя сырость терпко отдавала французскими духами. Настроение у всех
было легкомысленным, здесь собирались только перезимовать, чтобы по весне,
ближе к белым ночам, вернуться в Петербург, в уютные квартиры, в родовые
особняки с лакеями, коврами, бонбоньерками и каминами. Не вышло. Пришлось
дамам прятать меха и повязываться по-рабоче-крестьянски платочками,
галантным же кавалерам - кому уходить в Доброармию, кому с удивительной
быстротой превращаться в дворников, половых, куплетистов, варщиков гуталина.
И февральская поземка замела следы прежней беззаботной жизни...
Невесело теперь было в Ростове - витрины лавок пробиты пулями, рыночная
площадь пуста, на телеграфных проводах сидело воронье, каркало зловеще:
"Кар-р-раул!"
- Тебя как зовут-то, командир? - Шитов с ухмылочкой вытащил массивный
платиновый портсигар, подождал, пока Кузьмицкий и Сява возьмут по
папиросочке, щелкнул зажигалкой. - Я - Сережа.
Они уже пришли на вокзал и двигались наискосок через платформу,
запруженную только что прибывшими красноармейцами. Скопище было шумным и
разномастным. Кто в шинели, кто в нагольном полушубке, кто в пальто с
каракулевым воротником, перепоясанным засаленной веревочкой. Крест-накрест
пулеметные ленты, гранаты, револьверы, полученные еще на германской
"трехлинейки". Лязг сталкивающихся штыков, бряканье манерок, хриплый,
пробирающий до печенок мат.
- Полундра! Лево на борт! Раздайся, крупа! - Цепляя грязь захлюстанными
клешами, военморы с улыбочками продирались сквозь толпу, с ними не
связывались, почтительно расступались: