"Анри Де Ренье. Черный трилистник" - читать интересную книгу автора

ступени, внизу Лестницы Нарцисса. Прекрасный сад простирался на дне
молчания. Взор следил за течением воды между деревьями. Порою, лишь в самые
жаркие часы, случалось искать убежища в листве, в ее свежих и сумрачных
недрах. Гермотим любил останавливаться у маленького ручейка, Гермас
предпочитал небрежно облокачиваться на мраморных сфинксов или ласкать
изогнутую чешую порфировых дельфинов. Эхо никогда не повторяло, искажая, то,
что два друга говорили между собой шепотом. Их согласие равнялось их
несходству. Однажды они пришли вдоль одной из водных аллей к тому фонтану,
где улыбалась странная статуя. Гермас увидел в ней сон, Гермотим предполагал
здесь символ; они вернулись, не беседуя, потому что сумерки уже наступили, и
воды, умолкнув, приглашали к молчанию.
Обыкновенно Гермотим охотно сообщал Гермасу кроме мыслей своих и те
обстоятельства, которые ему их внушили. Он излагал их искусно, со школьными
расчленениями. В молодости он обучался. Чаще всего он носил под мышкой, из
причуды или как намек, Закрытую книгу. Он рассуждал, когда импровизировал,
лучше, чем сам думал, и его красноречие доставляло более удовольствия, чем
удивления.
Он побывал среди своих странствий в местах необычайных, или, по крайней
мере, в казавшихся Гермасу такими, благодаря их звучным или сладостным
именам. Он общался там со знаменитыми и мудрыми людьми. Гермас не побуждал
его особенно к пересказыванию бесед с ними, потому что его более интересовал
образ жизни этих учителем, чем их знание мудрости, а Гермотим, подвластный
правилам, проявлял себя скупым на анекдоты. Если он забыл голоса, то он
помнил все доктрины, чтобы почерпать из них ткань для своей собственной.
Мудрость находится всюду, говорил он; из тысячи ее рассеянных и спутанных
кусков надо воссоздать образ, в который они входят. Ее форма, определяемая
совпадением частей, приобретает смысл только от их целокупности.
Гермотим искал по свету эти разрозненные части. Об этом он мог говорить
бесконечно, и Гермас предоставлял ему говорить; благодаря его несколько
молчаливой мечтательности, слова текли в рассеянной и благодушной тишине,
которую он оживлял тем, что срывал цветок или бросал немного песку в
спокойную воду бассейна, возле которого они сидели.
Там печально блуждали большие рыбы, медленные, почти растения, такие
старые, что чешую их оксидировал мох; они сделались бархатными от ветхости и
теперь маслянисто скользили в тяжелой воде.
Гермас и Гермотим иногда смотрели, как они цепенеют к вечеру и врастают
в воду, становясь тусклыми замершими туманностями. В этот убывающий час сад
делался еще прекраснее в своем сосредоточенном уединении. По временам
какая-нибудь молодая женщина проходила по краю водной аллеи. Гермас, не зная
всех обитательниц города, уважал некоторых из них за то, что они приходят
побродить немного в тишине этого благородного места. Эти, по крайней мере,
не были чужды меланхолии, и они заимствовали у нее ту нежную прелесть,
которою завершается красота. Были, без сомнения, такие, которые приходили
туда отчасти для того, чтобы он их заметил. Богатство и любовь к одиночеству
выделяли его среди окружающих. Никто не входил в его пышный дом. Он покидал
его стены только затем, чтобы гулять в этом саду, или в своем собственном,
также обширном и запутанном. Он пожелал узнать имена этих посетительниц, и
когда Гермотим спросил у него имя одной из них, он мог ему сказать, что ее
зовут Гертулией.
Гермотим полюбил ее. Он встретил ее в самое утро своего прихода,