"Анри де Ренье. Провинциальное развлечение" - читать интересную книгу автора

меня. По тротуару прошла старуха. Кляча била своим истоптанным копытом о
грубую мостовую. Я сделал шаг, затем другой. Приблизился к двери. Рука моя
поднялась. Я смотрел, как она движется - белая, сильная, мускулистая, рука
мужчины, рука, созданная, чтобы хватать, держать, ласкать, сжимать, ударять,
убивать, может быть, - вдруг я увидел, как эта рука, моя собственная,
трусливая, бесполезная и уже как бы мертвая, приближается к оленьей ножке,
висящей на железной цепочке, и дергает за нее.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Полдень. В течение всего предстоящего дня у меня будет только два
занятия: следить за движением стрелок по циферблату моих часов, лежащих на
столе, перед которым я сижу, или же, опрокинувшись на спинку своего кресла,
наблюдать, как желтеет преждевременно позолоченный осенью листок на одном из
деревьев общественного сада, который я вижу из окна. Оба эти занятия
попеременно наполняли мой вчерашний день; я снова примусь за них сегодня, и
я буду продолжать их завтра. Ничто не нарушит моего покоя. Никто не
постучится в дверь моей комнаты. Комнату во втором этаже, в которой тетушка
временно поместила меня, я покинул. До меня доносился туда каждый звонок, и
через кирпичную перегородку я слышал все разговоры в гостиной, но после
моего уединения в этой более обширной комнате третьего этажа я наслаждаюсь
самым невозмутимым покоем и глубочайшею тишиною. Двор отделяет меня от
общественного сада, где прохожие более чем редки. Этаж, в котором я
поселился, пустой. Ничто, следовательно, не отвлечет меня здесь от
созерцания стрелок моих часов. Когда я немного устану от этого зрелища, я
могу вволю наблюдать за желтеющим листком, который я облюбовал за его
красивую окраску. Я буду видеть, как он понемногу переходит через все
оттенки золотистости, и, если мне повезет, я буду, может быть,
присутствовать при его падении. Чисто провинциальное развлечение, не правда
ли? Прибавлю, что, если Бог даст мне дожить, я буду иметь случай видеть
воскресение его ближайшею весною. Вот сейчас он заколыхался, кажется, будто
он готов оторваться. Он тихонько закружится, полетает некоторое время и
ляжет на камень старого подъезда. Но нет, он перестает колыхаться. Значит,
это произойдет не сегодня! Что мне за дело, в конце концов! Разве я
водворился здесь не навсегда?
Часы, лежащие передо мною, отметят последнюю минуту моей жизни. В этом
глиняном горшочке я возьму щепотку табаку для моей последней папиросы,
последний пепел которой упадет в эту пепельницу, где мне случается считать
обгоревшие спички, так как старушка Мариэта частенько забывает вытряхнуть
ее. Милая старушка Мариэта, вероятно, сделает мне мой последний туалет,
когда меня положат на эту постель, на отличной белой простыне, правда, уже
стиранной, потому что моя тетушка не станет без надобности разрознивать одну
из новых пар. Конечно, моя тетушка и Мариэта стары, но я чувствую, что в них
заключено что-то вечное. Они составляют часть П., как улицы, дома, деревья.
Может быть, когда-нибудь покажется, что они умерли, но в П. всегда будут
некая г-жа де Шальтрэ и некая Мариэта, в точности похожие на тех, что живут
сегодня. В них воплощена Провинция, а Провинция вечна. Все преходяще, но она
не преходяща!
Я замечтался, и папироса моя потухла. Придется затратить лишнюю спичку!
Положительно, я никогда не буду настоящим провинциалом. У меня нет