"Эрнест Ренан. Жизнь Иисуса" - читать интересную книгу автора

вечери[89], существовал почти установленный текст рассказа,
который заучивался наизусть.

На расстоянии веков было бы невозможно найти ключ для решения всех этих
странных загадок и, конечно, мы встретились бы со многими неожиданностями,
если бы нам дано было проникнуть во все секреты таинственной ефесской школы,
по-видимому, не раз отклонявшейся на весьма темные пути. Но вот к какому
капитальному выводу приводит исследование. Всякий автор, который взялся бы
написать жизнь Иисуса без предвзятой теории относительно сравнительной
ценности Евангелий, руководствуясь единственно чувствами, вызванными самим
предметом, во многих случаях будет вынужден предпочесть повествование
четвертого Евангелия синоптическим Евангелиям. В особенности последние
месяцы жизни Иисуса находят себе объяснение только в этом Евангелии; многие
подробности Страстей, непонятные у синоптиков[90], в
повествовании четвертого Евангелия получают характер правдоподобного и
возможного. И, наоборот, пусть кто бы то ни было попробует составить
осмысленное жизнеописание Иисуса, принимая в соображение поучения, которые
мнимый Иоанн влагает в уста Иисуса. Этот прием беспрестанно проповедовать о
себе и выставлять себя, эта вечная аргументация, эта неловкая рисовка, эти
длинные рассуждения после каждого чуда, эти прямолинейные и неуклюжие речи,
тон которых часто бывает и неровен, и ненатурален[91], всего
этого человек со вкусом не потерпел бы наряду с восхитительными сентенциями,
которые, по синоптикам, составляли душу поучений Христа. Очевидно, это
искусственные[92] вставки для того, чтобы изобразить нам
проповедь Иисуса наподобие диалогов Платона, в которых переданы нам беседы
Сократа. Это в некотором роде вариации, которые музыкант импровизирует на
заданную тему. Самая тема, о которой идет речь, может быть, и не лишена
известной подлинности, но в исполнении ее фантазия артиста дает себе полную
волю. Чувствуется деланность, риторика, отделка[93]. Прибавим
еще, что мы не находим и словаря Иисуса в тех отрывках, о которых идет речь.
Выражение "Царство Божие", столь обычное для учителя[94],
встречается здесь лишь один раз[95]. Зато стиль поучений,
приписываемых четвертым Евангелием Иисусу, представляет полнейшую аналогию
со стилем повествовательных частей того же Евангелия и со стилем автора
посланий Иоанна. Видно, что автор четвертого Евангелия, когда писал эти
поучения, руководствовался не своими воспоминаниями, но довольно
однообразным течением собственной мысли. В них перед нами раскрывается целый
новый мистический язык, который характеризуется частым употреблением слов
"мир", "истина", "жизнь", "свет", "тьма" и который принадлежит не столько
синоптикам, сколько книге Премудрости, Филону, валентинианцам. Если Иисус
когда-либо говорил в таком стиле, в котором нет ничего еврейского, нет
ничего иудейского, то как могло случиться, что из его слушателей лишь один
так хорошо сохранил секрет употребления этого стиля?

В истории литературы мы знаем, впрочем, пример, представляющий
некоторую

аналогию с историческим явлением, изложенным здесь, и до известной
степени объясняющий его. Сократ, не писавший ничего, как и Иисус, известен
нам по двум своим ученикам, Ксенофонту и Платону; первый по своей ясной,