"Николай Андреевич Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни " - читать интересную книгу автора

При своем деспотическом характере он требовал, чтобы данное сочинение
переделывалось точь-в-точь так, как он указывал, и часто целые куски в чужих
сочинениях принадлежали ему, а не настоящим авторам. Его слушались
беспрекословно, ибо обаяние его личности было страшно велико. Молодой, с
чудесными подвижными, огненными глазами, с красивой бородой, говорящий
решительно, авторитетно и прямо, каждую минуту готовый к прекрасной
импровизации за фортепиано, помнящий каждый известный ему такт, запоминающий
мгновенно играемые ему сочинения, он должен был производить это обаяние, как
никто другой. Ценя малейший признак таланта в другом, он не мог, однако, не
чувствовать своей высоты над ним, и этот другой тоже чувствовал его
превосходство над собою. Влияние его на окружающих было безгранично и похоже
на какую-то магнетическую или спиритическую силу. Но при своем природном уме
и блестящих способностях он не понимал одного: что хорошо было для него в
деле музыкального воспитания, то совсем не годилось для других, ибо эти
другие не только выросли при иных обстоятельствах, чем он, но были
совершенно другими натурами и развитие их талантов должно было совершаться в
иные сроки и иным образом. Сверх того, он деспотически требовал, чтобы вкусы
его учеников в точности сходились с его вкусами. Малейшее уклонение от
направления его вкуса
жестоко порицалось им; с помощью насмешки, сыгранной им пародии или
карикатуры унижалось то, что не соответствовало его вкусу в данную минуту, -
и ученик краснел за высказанное свое мнение и навсегда или надолго от него
отрекался.
Я уже говорил об общем направлении вкуса Балакирева и друзей, очевидно,
бывших под его безграничным влиянием. Прибавлю к этому, что мелодическое
творчество, под влиянием сочинений Шумана, было в то время в немилости.
Большинство мелодий и тем считалось слабой стороной музыки (как исключение
приводились немногие, например мелодия 1-й песни Баяна). Почти все основные
мысли бетховен- ских симфоний считались слабыми; шопеновские мелодии -
сладкими и дамскими; мендельсоновские - кислыми и мещанскими. Темы баховских
фуг, однако, несомненно уважались. Наибольшим вниманием и почтением
пользовались музыкальные моменты, называемые дополнениями, вступлениями,
короткие, но характерные фразы, упорные диссонирующие последовательности
(однако не энгармонического рода), секвенцеобразные нарастания, органные
пункты, резкие заключения и т.п. В большинстве случаев пьеса критиковалась
сообразно отдельным моментам, говорилось: первые 4 такта превосходны,
следующие 8 - слабы, дальнейшая мелодия никуда не годится, а переход от нее
к следующей фразе прекрасен и т.д. Сочинение никогда не рассматривалось как
целое в эстетическом значении, но только в формальном. Сообразно с этим
новые сочинения, с которыми Балакирев знакомил свой кружок, сплошь и рядом
игрались им в отрывках, по тактам и даже вразбивку: прежде конец, потом
начало, что обыкновенно производило странное впечатление на постороннего
слушателя, случайно попавшего в кружок. Ученик, подобный мне, должен был
показывать Балакиреву задуманное сочинение в самом зачатке, хотя бы
в виде первых 4 или 8 тактов. Балакирев немедленно вносил поправки,
указывая, как следует переделать подобный зачаток; критиковал его, хвалил и
превозносил первые 2 такта, а следующие 2 хулил, осмеивал и старался сделать
противными для автора. Живость письма и плодовитость отнюдь не одобрялись,
требовалось переделывание по многу раз, и сочинение растягивалось на
продолжительное время под холодным контролем самокритики. Взяв два или три