"Николай Андреевич Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни " - читать интересную книгу автора

кого-либо другого. С первого знакомства посадив меня за сочинение симфонии,
он отрезал мне дорогу к подготовительной работе и выработке техники. И я, не
знающий названий всех интервалов и аккордов, из гармонии слыхавший лишь о
пресловутом запрещении параллельных октав и квинт, не имеющий понятия о том,
что такое двойной контрапункт, что называется кадансом, предложением,
периодом, - я принялся за сочинение симфонии. Увертюра "Манфред" и 3-я
симфония Шумана, "Князь Холмский" и "Арагонская хота" Глинки и балакиревский
"Король Лир" - вот те образцы, которым я подражал, сочиняя симфонию;
подражал, благодаря своей наблюдательности и переимчивости. Что же касается
до оркестровки, то чтение "Traite" Берлиоза и некоторых глинкинских партитур
дало мне небольшие, отрывочные сведения. О трубах и валторнах я понятия не
имел и путался между письмом на натуральные и хроматические. Но и сам
Балакирев не знал этих инструментов, познакомившись с ними лишь по Берлиозу.
Смычковые инструменты были для меня также совершенно неясны;
движения смычка, штрихи мне были вовсе неизвестны; я назначал длиннейшие,
неисполнимые legato. Об исполнении двойных нот и аккордов имел весьма
смутное представление, слепо придерживаясь, в случае надобности, таблиц
Берлиоза. Но и Балакирев не знал этой статьи, имея самые сбивчивые понятия о
скрипичной игре и позициях.
Я чувствовал, что многого не знаю, но был уверен, что Балакирев
знает все на свете, а он ловко скрывал от меня и других недостаточность
своих све- дений. В колорите же оркестра и комбинациях инструментов он был
хороший практик, и советы его для меня были неоцененны.
Так или иначе, а к маю 1862 года первая часть, скерцо и финал
симфонии были мною сочинены и кое-как оркестрованы. Финал в особенности
заслужил тогда всеобщее одобрение. Попытки сочинять adagio не увенчались
успехом, да и трудно было его ожидать: сочинять певучую мелодию в те времена
было как-то совестно; боязнь впасть в пошлость мешала всякой искренности.
В течение весны я бывал у Балакирева каждую субботу и ждал этого
вечера, как праздника. Бывал я также и в доме у Кюи, который жил тогда на
Воскресенском проспекте и держал пансион для приготовления мальчиков в
военно-учебные заведения. У Кюи было два рояля, и каждый раз производилась
игра в 8 рук. Играли Балакирев, Мусоргский, брат Мусоргского (Филарет
Петрович, называвшийся обыкновенно почему-то Евгением Петровичем4), Кюи, а
иногда Дмитрий Васильевич Стасов. В.В.Стасов тоже обыкновенно присутствовал.
Играли в 8 рук скерцо "Маб" и "Бал у Капулетти" Берлиоза в переложении
М.Н.Мусоргского, а также шествие из "Короля Лира" Балакирева в его же
переложении. В 4 руки игрались увертюры к "Кавказскому пленнику" и "Сыну
мандарина", а также части моей симфонии, по мере их изготовления. Мусоргский
певал вместе с Кюи отрывки из опер последнего. У Мусоргского был недурной
баритон, и пел он прекрасно; Кюи пел композиторским голосом. Мальвина
Рафаиловна, жена Кюи, в то время уже не пела, но ранее моего знакомства с
ними была певицей-любительницей.
В мае Балакирев уехал на Кавказ на Минеральные воды. Мусоргский
отправился в деревню, Кюи - на дачу. Брат ушел в практическое плавание;
семья его, моя мать и дядя поехали на лето в Финляндию,
на остров Сонион-Сари, близ Выборга. Все разъехались. Назначенный для
заграничного плавания на клипер "Алмаз", я должен был провести лето в
Кронштадте при вооружавшемся судне. В Кронштадте я проживал у близкого
знакомого брата моего - КЕ.Замбржицкого. Как провел я это лето, не помню