"Николай Андреевич Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни " - читать интересную книгу автора

некоторые русские песни. Я любил эти песни, но в народе слыхал их
сравнительно редко, так как мы жили в городе, где, тем не менее, мне
случалось ежегодно видеть проводы масленицы с поездом и чучел ой.
Деревенскую же жизнь я в детстве видел трижды: когда гостил два раза в
имениях Тимиревых - Бочеве и Печневе - и у Бровцыных - не помню, как
называлась деревня.
Я был мальчиком скромным, хотя шалил и бегал, лазил по крышам и на
деревья и делал своей матери сцены, валяясь по полу с плачем, если меня
наказывали. Я был очень изобретателен на игры, умел целыми часами играть
один. Запрягая стулья вместо лошадей и представляя кучера, я разговаривал
сам с собой очень долго, как будто изображая диалог кучера с барином. Я
любил, подобно многим детям, подражать тому, что видел; например, надев очки
из бумаги, я разбирал и собирал часы, потому что видел занимав-
шегося этим часового мастера Бармина. Обезьянничая своего старшего
брата Воина Андреевича4, бывшего в то время лейтенантом флота и писавшего
нам письма из-за границы, я полюбил море, пристрастился к нему, не видав
его; читал путешествие Дюмон- Дюрвиля вокруг света, оснащал бриг, играл,
изображая из себя морехода; а прочитав однажды книгу "Гибель фрегата
Ингерманланд", запомнил множество морских технических названий. Читая лекции
популярной астрономии Зеленого5 (мне было лет десять- одиннадцать), я с
картой звездного неба разыскал на небе большую часть созвездий северного
полушария, которые и до сих пор знаю твердо. Из книг я любил, кроме
упомянутых, "Лесного бродягу" - роман Габр. Ферри - и многое из "Детского
журнала" Чистякова и Разина, в особенности повесть "Святослав, князь
Липецкий". Играя в саду, я представлял, бывало, целые сцены из "Лесного
бродяги".
Я уже говорил, что музыку я не особенно любил, или хотя и любил,
но она почти никогда не делала на меня сильного впечатления или, по крайней
мере, слабейшее в сравнении с любимыми книгами. Но ради игры, ради
обезьянничанья, совершенно в том же роде, как я складывал и разбирал часы, я
пробовал иной раз сочинять музыку и писать ноты. При своих музыкальных и
вообще хороших ученических способностях вскоре я самоучкою дошел до того,
что мог сносно занести на бумагу наигранное на фортепиано, с соблюдением
верного разделения. Через несколько времени я начал уже немного представлять
себе умственно, не проигрывая на фортепиано, то, что написано в нотах. Мне
было лет одиннадцать, когда я задумал сочинить дуэт для голосов с
аккомпанементом фортепиано (вероятно, по случаю глинкинского дуэта). Слова я
взял из детской книжки; стихи, кажется, назывались "Бабочка". Мне удалось
написать этот дуэт. Я припоминаю, что это было что-то достаточно
складное. Из других моих сочинений того времени помню только, что я
начал писать какую-то увертюру в 2 руки для фортепиано. Она начиналась
Adagio, потом переходила в Andante, потом в Moderate, потом в Allegretto,
Allegro и должна была кончиться Presto. Я недописал этого произведения, но
очень тешился тогда изобретенной мною формой.
Разумеется, мои учительницы не принимали никакого участия в моих
композиторских попытках и даже не знали о них; я конфузился говорить о своих
сочинениях, а родители мои смотрели на них как на простую шалость, игру; да
это в то время так действительно и было. Сделаться же музыкантом я никогда
не мечтал, учился музыке не особенно прилежно, и меня пленяла мысль быть
моряком. Действительно, родители хотели отдать меня в Морской корпус, так