"Том Роббинс. Вилла 'Инкогнито' " - читать интересную книгу автора

выбросил в овраг. В овраг, где кормились дикие кабаны.
- Невежественный кретин! - взвыл Тануки. - Мало я ему врезал!
Впрочем, - добавил он, подумав, - сакэ у него сносное.
Опозоренная Михо бежала из деревни и отправилась в Киото.
- Я рассчитывала стать гейшей, - сказала она, - но в каждом доме гейш
мама-сан, осмотрев меня и увидев растяжки, которые твое могучее дитя
оставило на моем животе, отсылала меня прочь. Я голодала, мне негде было
приклонить голову, и я едва не стала обычной уличной девкой, но монахи из
здешнего храма, найдя меня спящей у этих самых ворот, взяли к себе.
- Монахи? - Тануки наконец разглядел в полумраке за оградой знакомый
островерхий силуэт крыши храма. - Я и не знал, что монахи пускают к себе
женщин.
- Так это же дзен-буддисты. Они в отличие от обычных буддистских
монахов не боятся искушений. И их в отличие от голубоглазых европейских
дьяволов, что нынче шныряют по Киото, не пугают идеи, противоречащие их
собственным. Дзен-буддисты ничего не боятся. - В голосе Михо слышалась
гордость. - Но работу, - добавила она, - мне дают тяжелую, я и готовлю, и
убираю. Встаю каждый день в четыре утра и редко когда ложусь раньше
полуночи.
Тануки даже при тусклом свете заметил, какой у нее изможденный вид. Нос
у Михо был кривоват, морщинистый подбородок слишком уж напоминал японскую
хурму, поэтому классической красавицей ее назвать было трудно, однако шея
была длинной и изящной, что так ценится ее соотечественниками, и в целом она
радовала глаз. "Была бы и посимпатичнее, - подумал Тануки, - если б эти
монахи побаивались хотя бы перегружать людей работой".
- Ты небось ненавидишь меня лютой ненавистью, - сказал он, переминаясь
с ноги на ногу, словно готовясь пуститься наутек.
- Да что ты, - поспешно ответила сна. - Нисколько. Когда б не ты, я бы
не увидала Киото, его огней, уличных музыкантов, храмов, самураев и
роскошных кимоно. Так бы и сидела в деревне, кормила бы кур и батрачила день
и ночь не на славных монахов, а на дурачину-мужа. Ты сломал предполагаемый
план моей жизни, и хотя неопределенность и перемены порой досаждают, без них
жизнь - лишь спектакль кукольного театра.
- Ты рассуждаешь прямо как твои монахи, - проворчал Тануки.
Михо зарделась.
- Да, пожалуй, они оказали некоторое влияние на мою жизненную
позицию. - Она замялась. - Послушай, Тануки-сан, я не хотела бы брать на
себя лишнего... но я случайно повстречала в Киото пару девушек, которые
также носили под сердцем твоих незаконнорожденных детей, и они говорят то же
самое. Естественно, все мы чуть с ума не сошли от горя, когда наших чад
уничтожили, и это наша неизбывная печаль, но все же мы благодарны тебе за
то, что, воспользовавшись нашей неопытностью и доверчивостью, ты перевернул
наши жизни, направил нас на новые пути, о которых мы прежде и помыслить не
могли. И я беру на себя смелость сказать от нас всех: спасибо тебе, что ты
нас погубил. - Михо смущенно улыбнулась и потупила очи.
Тануки, который несколько минут назад чуть не лопался от
самодовольства - как избалованное дитя или тренер университетской
баскетбольной команды, - впал в несвойственную ему задумчивость. Его
мордочка с округлым вытянутым рыльцем, напоминавшая, должно быть, Михо
велосипедное седло, приняла столь сосредоточенное, отрешенное выражение,