"Дженнифер Роберсон. Звездный танец." - читать интересную книгу автора

вила, каким она всегда хотела его показать. То, что в ее танце нашлось
нечто
понятное совершенно чужим существам, вовсе не было совпадением: танец
Шеры был облеченным в плоть духовным сообщением величайшей артистки
нашего времени; его текст был рассчитан и на Бога.
Прожектора камеры высекали серебро из ее р-костюма, золото из
двухкислородных баллонов у нее на плечах. Перемещаясь на черном фоне
космоса, она ткала сложный рисунок танца - легкое движение, которое,
казалось, каким-то образом оставляло за собой эхо. И значение этих
небрежных прыжков и кружений становилось ясным, и в горле у меня
пересохло, а зубы сжались.
Ее танец говорил не больше и не меньше, как о трагедии быть живым
существом, о трагедии быть человеком. Он откровенно и красноречиво
рассказывал об отчаянии. Он говорил о жестокой иронии бесконечных
устремлений, впряженных в одну упряжку с ограниченными возможностями,
о вечной надежде, заключенной в эфемерный жизненный срок, о попытке
вырваться из неумолимо предопределенного будущего. Он рассказывал о
страхе, о голоде и, самое главное, о непреходящем одиночестве и
чужеродности человека в мире. Глазами человека он описывал вселенную:
враждебное воплощение энтропии, в которое мы все заброшены поодиночке,
где наше естество не может прикоснуться к другому сознанию иначе, как
опосредованно, по доверенности. Он говорил о слепом извращении, которое
заставляет человека настоятельно стремиться к познанию, которое тут же
оборачивается печалью. И он говорил о глупом, ужасном парадоксе, по
которому человек все время пытается познать самого себя, но так никогда и
не может это сделать. Он рассказывал о Шере и ее жизни. Снова и снова
возникала надежда только для того, чтобы исчезнуть в беспорядке и
разрушении. Снова и снова каскады энергии стремились к созиданию и
находили только гибель. Неожиданно Шера прочертила узор, который
показался мне знакомым. Через несколько мгновений я узнал его: она
обобщила завершающее движение из "Масса есть действие" - не повторила,
но сыграла заново, отразила как эхо, и три вопроса приобрели особенную
остроту в этом новом контексте. И, как и раньше, танец завершился
безжалостным сжатием, предельным обращением внутрь всех энергий. Ее
тело стало покинутым, заброшенным, дрейфующим в космосе, сущность ее
бытия ушла в ее центр, стала невидимой.
Неподвижные чужаки в первый раз зашевелились. И внезапно она
взорвалась, распрямилась из сжатого состояния, но не так, как
разворачивает
витки пружина, а как цветок вырывается из семени. Сила освобождения
стремительно швырнула ее через пустоту, как если бы она была отброшена,
подобно чайке в урагане, галактическими ветрами. Ее душа, казалось, прошла
сквозь пространство и время, вовлекая ее тело в новый танец.
И новый танец сказал: "Вот что значит быть человеком: видеть тщетность
всех попыток существования, бесплодность всех стремлений - но дейст-
вовать и стремиться. Вот что значит быть человеком: всегда тянуться к
тому,
что вне пределов твоей досягаемости. Вот что значит быть человеком: рва-
нуться к вечности и погибнуть в полете. Вот что значит быть человеком:
постоянно задавать вопросы, на которые нет ответа, в надежде, что каким-то