"Роберта Джеллис. Пламя зимы ("История Джернейва" #2) " - читать интересную книгу автора

нем.
Сначала мать взяла ребенка с тем же безразличием, с каким ей вручили
его, и мне стало горько до слез. Вот и другой малыш, так же как я, никому не
нужный, нежеланный и нелюбимый. Но когда мать услышала разговоры тех, кто
вторгся в нашу хижину, странное выражение появилось на ее лице. Я заметил
как она наклонила голову в показном смирении перед господами, увидел злобный
блеск в ее глазах и непреклонное упрямство в углах рта. Как только пришельцы
ушли, она приложила Одрис к груди - и ребенок стал сосать. Мать тихо
засмеялась и приказала мне принести ей хорошую чистую рубаху. Она вытерла
Одрис и тщательно перепеленала в чистое, поддерживая и согревая своим
теплом.
Когда Одрис насытилась, мать похлопала ее, чтобы она отрыгнула воздух,
потом велела мне подняться с моей теплой постели и положила в нее Одрис,
укрыв моим одеялом. Чтобы я не замерз, она набросила на меня свое одеяло и
велела мне следить за ребенком, строго наказав, что я должен делать, если
девочка заплачет или срыгнет то, что съела. Затем мать развела огонь так,
что он горел, в печи, словно костер среди зимы. В этом свете я лучше увидел
Одрис. Она выглядела так необычно в свете этого то вспыхивающего, то
затухающего пламени, что я не мог отвести глаз. Наконец, мать схватила моего
единоутробного брата и вышла с ним.
Я знал, что никогда больше не увижу брата, но это не огорчило меня.
Точно так же моя мать отдала крепостным на нижнем дворе и двух других
родившихся у нее детей. Когда она забрала первого ребенка, я я плакал, и
мать сказала мне, что среди крепостных или среди людей в деревне за
крепостной стеной, либо на прилежащих фермах всегда найдется женщина,
которая потеряла свое дитя и захочет взять на воспитание чужого ребенка.
Тогда я впервые услышал о других местах для проживания, не таких, как
крепость или внутренний двор, и этот рассказ отвлек меня от очередной потери
своего младшего брата.
Мне нравилось видеть комичное выражение на лице малыша. Меня забавляло,
как он дрыгает ручками и ножками, пытаясь двигаться самостоятельно. В те дни
я был очень одинок. Мне запрещалось играть с другими детьми и, я постоянно
боялся отца. Но к тому времени, когда нам принесли Одрис, я уже привык
терять своих братьев и достаточно напрактиковался во владении оружием и в
верховой езде, чтобы не испытывать ни тяжести одиночества, ни скуки.
Перед тем как уйти, мать зажгла лампу, сначала сунув в пламя костра в
углублении на глиняном полу длинную лучину. Раньше, когда я был совсем
маленьким, мигающее пламя от пропитанного жиром льняного жгута в глиняной
плошке зачаровывало меня и мне запрещали касаться лампы. Но сейчас у меня
мелькнула мысль взять лампу. Я знал, что мать не сразу вернется, а мне
хотелось как следует рассмотреть Одрис. С табурета я дотянулся до нижней
полки, взял стоявшую там лампу и стал в мерцающем свете рассматривать свою
единокровную сестру.
Я сразу же увидел, что она была непохожа ни на одного из детей, которых
родила моя мать. В отличие от них она не была красной, ее головка не была ни
лысой, ни заостренной. Ее щечки были очень бледны, как если бы под ее кожей
почти не текла кровь, и у нее были серебристо-белые волосы. Когда я
разглядывал ее, она открыла глазки. Они оказались не мутно-голубыми, а
ясными и очень, очень светлыми, почти серебряными, как и ее волосы. Я
никогда не видел столь прелестное дитя. У моей матери все новорожденные были