"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

унавоженный пол конюшни дорогостоящими коврами, покрывали их скатертью -
накрывали на стол. Явер хотел угостить нас на славу! В конюшне становилось
тесно от прибывавшей из дома явера челяди, специализировавшейся на безделье
и послушании. Впереди шел повар, который, казалось, нес на голове не
дымящийся рис, а снежную вершину Демавенда; за ним лениво плелись поварята с
приправами и соусами к нему в глиняных мисочках и с напитками в графинах и
кувшинах: абе-дог - разбавленная проточной водой со льдом сыворотка снятого
молока, способствующая прожорству; шербет секанджебиль, сваренный на уксусе
и сильно сдобренный сахаром и инбирем, очищающий кровь; простокваша с мелко
накрошенными огурцами, освежающими желудок при пресыщении; простокваша с
рубленым чесноком, продлевающим жизнь обжор...
Явер много ел, подолгу дремал в дыму кальяна, временами впадал в
глубокий сон и, просыпаясь, спрашивал: - Неужели всего этого вам мало? Его
раздражало, что мы не выказываем животной радости от пресыщения, которой
была полна его душа. Явер принуждал нас верить, что удовольствия,
доставляемые человеку произведениями ума - ничто, по сравнению с
удовольствием, которое доставляет мясо молодого барашка; даже лучшие
рубайет - стихи Саади или Гафиза, говорил он, не накормили еще ни одного
голодного. Явер никогда не затруднял себя чтением мудреных книг, они
утомляли его, но имел пристрастие к живописи - никогда глаза его не устают
на нее смотреть. С детства пристрастился он к живописному каламдану,
напоминающему пенал, с изображенными на нем бородатыми персидскими воинами с
луками и стрелами, и до старости не может расстаться с ним; он носит его при
себе даже в походах, бережно вложенный в вышитый футляр, оберегающий его от
порчи. Любит явер и раскрашенные табакерки с непристойными рисунками; много
в его доме зеркал в рамках и без рамок, но все они покрыты рисунками, в
которых преобладают розы и соловьи. Временами его развлекают старинные
персидские миниатюры, на которых кропотливый художник изображает смазливых
юношей во всей своей праздной лени среди веселящихся старичков или беспечно
предающихся любви гаремных дев. Есть у него и акварели с китайскими лицами,
по которым судят здесь о благосостоянии хозяина дома. Но более всего
привлекают его портреты придворного художника Санин-эль-Мулька, который
обессмертил многих министров Насир-эд-Дин шаха и самого царя царей. Узнав о
причастности молодой женщины к живописи (она была неплохой рисовальщицей в
своей стране), этот не зрелый человек в возрасте шестидесяти лет пришел в
восторг - он захотел скорее увидеть и себя, подобно министрам Насирэд-Дин
шаха, изображенным в красках на полотне. Он гонял солдат по всем лавкам за
кисточками и красками, и они, по своей непонятливости и простоте, приносили
белила, румяна, сурьму, которой персиянки разрисовывают свои лица, как
папье-маше; приносили желто-красную хну, которой красят здесь по праздникам
бороды, головы и ногти; приносили и глиняные горшки, в которых можно
разводить краски фунтами, или оцинкованные ведра, как для побелки домов. Они
так хотели услужить ханум (госпоже)! Послушный и безропотный, словно
проданный в рабство, явер терпеливо позировал от восхода до захода солнца,
не жалуясь на усталость; ему нравилось сидеть неподвижно на коврике ничего
не делая, ни о чем не думая, с лицом, лишенным мысли и выражения (безделье
никогда не утомляло его!). Но к концу дня ему было трудно бороться со сном;
голова его уже не держалась на плечах, глаза закатывались и смежались, а
рот, всхрапывая, растворялся настежь, напоминая черную дыру. Он теперь
упрашивал жену дорисовать портрет с его давней фотографии, на которой он