"Виктор Робсман. Персидские новеллы и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

ребенок, полюбившая нас за наше несчастье. - Как же это могло случиться, что
вы потеряли родных своих, и дом свой, и родную землю, а совести и чести
своей не потеряли, остались такими чистенькими, такими хорошими...
Полицейские разлучают нас, выталкивают ее из жарко натопленной казармы в
холодную камеру предварительного заключения. Она смеется; она привыкла к
тумакам. От каждого удара полицейского она заливается веселым смехом, как от
нежной ласки. В эту ночь нам не пришлось вздремнуть. В то время, как
полицейские выпроваживали гулящих девочек-подростков, в казарму ввалилась
веселая компания убийц. Они только что зарезали человека, точно свадебную
овцу, и, странным образом, оспаривали друг у друга заслугу в этом злодеянии.
Полицейские, доставившие их, были у них на побегушках (ведь это дети хороших
фамилий и при деньгах!), бегали для них за сигаретами, разжигали им кальян,
приносили для всех нас чай в больших стаканах, объедались пилавом и
шишкебабом за их счет, и мы были в числе гостей этого мрачного пиршества
злодеев, которых ждала петля. Обращал на себя внимание очень развязный юноша
с женскими чертами лица, каких изображают на персидских миниатюрах; они
пользуются большим успехом у престарелых мужчин и их несовершеннолетних
наложниц. Все понимали, почему он распорол брюхо старому торговцу
бакалейными товарами, мирно возвращавшемуся к своей теплой жене, тогда как в
этот день он никого не обманул, никого не обсчитал, никого не обвесил.
Другой соучастник этого, последнего в его жизни, праздника вел себя
безрассудно; он сорил деньгами, расплачивался за все пригоршнями, словно в
эту ночь решил спустить все свое отцовское наследство. Он выкрикивал в
экстазе, как помешанный: - Это я убил! Это я!.. Но тот, кто первым нанес
ножевой удар, был тих и слаб, и отличался кротким, застенчивым нравом.
Друзья потешались над ним, когда он робел перед каждой доступной девчонкой,
и говорили, смеясь, что он играет в любовь с самим собой... Теперь он
отомстил всем за свое унижение, он проявил храбрость убийцы, он возвысился в
их глазах - разве для этого не стоит убить! Вошел заспанный дежурный офицер
в глубоком шлеме с золотой тесьмой и с медной бляхой на груди, словно в
рыцарских доспехах. Глаза его все еще слипались - эти буяны помещали ему
спать. Не теряя времени он набил всем им морды, нанося подзатыльники,
оплеухи, зуботычины и затрещины, и приказал каждого посадить на цепь.
Казарма опустела, наступила могильная тишина; слышалось дыхание каждого
полицейского; они похрапывали на своих твердых нарах, как на мягких
пуховиках. Ни убийства, ни кражи со взломом, ни грабежи не могли помешать их
безмятежному сну; он успокаивал нас, как колыбельная песня; даже самые
страшные сновидения казались нам не страшными после пережитого наяву. По
утрам, из окна казармы, мы видели жизнь улицы. Не спеша шли к своим
чернильницам и перьям чиновники в картузах нового покроя "пехлеви",
сменивших войлочные шапки-бескозырки, запрещенные теперь законом. Купцы,
однако, все еще удерживают на своих бритых головах белые тюрбаны, обшитые
золотой тесьмой. Некоторые донашивают свои обветшалые длиннополые сюртуки и
рыжие абба, или лебеде, или кабе (в зависимости от достатка), похожие на
бурки, сильно пахнущие верблюдом; они всегда хороши - и зимой и летом, и в
стужу и в зной. Многие уже одеты по новой моде, в плохо скроенные и не ладно
сшитые пиджаки с чрезмерно длинными или чрезмерно короткими рукавами.
Реза-шах Пехлеви принарядил их, заставил всех своих подданных подражать
западной цивилизации. Но между ними многие еще сверкают пятками в курносых,
без задников, туфлях; суетливо семенят в них люди духовного звания; их