"Виктор Робсман. Живые видения" - читать интересную книгу автора

заговорил с ним на языке нынешних фарсов, очень схожем с его языком, и лицо
его раскрылось вдруг, как растение на солнце, словно я привез ему привет из
его прошлой жизни. Но радость его была короткой, скоро он завял и поник,
услышав от меня похвалу новой железной дороге и переустройству сонной
деревушки Душамбе в столичный город, что напугало жителей гор, как пугает
птиц рубка леса; они стояли над своими разрушенными хижинами, как над
раскрытыми могилами, причитая: разве может знать житель города, какою жизнью
лучше жить жителю гор, какою радостью ему радоваться? Таджик неодобрительно
качал головой. - Зачем нам все это? У меня была здесь глинобитная хижина, а
теперь ее снесли, сравняли с землей, и у меня нет больше своего дома, своего
очага... Мы не любим город! В городе жить трудно, очень неспокойно, тесно и
грязно... там всегда войны и драки, и люди не любят друг друга. В пещере
жить лучше, чем в городе, у нас нет ни хозяина, ни работника, ни господина,
ни слуги... Мы хотим быть свободными, какими создал нас Бог! Всю дорогу
возница рассказывал мне о радостной жизни в горах, как о вечном празднике
мирового разума и мировой души, прославляемых в молитвах таджиками
исмаилитской веры. - Вот, - говорил он, - гонит таджик своего осла по шаткой
подвесной горной дороге, настланной хворостом, и поет песню; он не боится
упасть, потому что "мировой разум" руководит им, а "мировая душа" спасает
его, и у него нет страха смерти; он боится только за своего неразумного
осла, не имеющего души, который несет в мешках из бараньей кожи пахотную
землю, чтобы оплодотворить скалу. Так, изо дня в день, может быть, месяц или
год он свозит на свою голую скалу землю, и ему будет довольно собранного с
нее урожая. Он трудолюбив и благочестив, он все делает сам, ни перед кем он
не в долгу, и живет жизнью верующего исмаилита, во всем полагаясь на
посланника небес Ага-Хана и его потомков, говорящих от имени Бога. Для него,
а не для себя промывает таджик золото в реке Пяндж. Для себя ему не нужно
золото, которое не родит хлеба, не кормит овец, не дает молока и сыра и из
которого нельзя построить себе саклю.....Через десять дней я уже был на
самой окраине нашей большой страны, и бесстрашный осел нес меня на своей
спине, осторожно переступая своими тонкими и легкими ногами по едва
державшейся подвесной дороге, где жизнь и смерть ходят рядом. Я приближался
к городу Хорогу, к этому центру нежилого Горного Бадахшана, по улицам
которого плавают облака. Заваленный безобразными камнями, этот город
напоминал о первых днях сотворенной Богом земли. Здесь небо показалось мне
ближе, чем земля, и воздуха земли становилось все меньше и меньше. На
перевале, на отвесной скале, смотревшей в бездну, стояла сложенная из камней
чайная-сакля; в этой черной дыре, наполненной дымом, я решил переночевать со
своим ослом. Мой "ноукер", проводник, он же мой телохранитель, старался
защитить меня от толпы таджиков, в пестрых, как полевые цветы, халатах. Но
они, полные решимости, требовали допуска их к "писарю" из Москвы. Я вышел к
ним; я спросил у несчастных, чего им от меня надо? - Добрый господин, -
говорил за всех один наиболее смелый старик, пригибаясь при этом, как будто
его ужалила змея, - за что притесняют нас русские, которые были нам всегда
братьями? Они увозят от нас все, что у нас есть, и не дают нам ничего... Они
принуждают нас разорять наши хижины и сакли, в которых мы живем, и строить
"чугунные" дома, в которых мы никогда не будем жить. Он стал просить меня
передать в Москве жалобу русскому царю на советскую власть. - Русские были
нам всегда братьями, - повторял старик, смотря на меня слезящимися
глазами. - Мы жили с русскими, как братья, они не брали у нас ни даней, ни