"Виктор Робсман. Живые видения" - читать интересную книгу автора

податей, ни оброков, привозили нам разные ткани из хлопка и шерсти, и не
было у нас недостатка ни в сахаре, ни в чае... Каким простодушным и наивным,
подобно неразумному ребенку, показался мне этот старый таджик! Он все еще
живет в приятном заблуждении, вспоминая прошлое, как если бы оно было
настоящим. В Хороге, однако, ничего не изменилось; с какой-то странной
медлительностью приближалась сюда советская власть; таджиков и
горно-бадахшанцев даже забыли внести в первую советскую конституцию (какая
редкая забывчивость!), а стоявший здесь русский пограничный отряд продолжал
служить русскому царю. Их было немного, этих старых, выносливых, верных
своей службе русских солдат и офицеров с семьями; состарившиеся давно уже
ушли на покои за выслугой лет, другие преждевременно умирали в суровых
условиях высокогорной службы, а пополнение не прибывало; они надеялись, что
новая власть забыла их, как она забыла в то время таджиков и
горно-бадахшанцев, и решили навсегда поселиться в этой глухой тиши скалистых
гор. Они уже как бы смешались с местным населением, подражая их привычкам,
даже манере передвигаться по горным тропам, карабкаясь и приседая, как
мартышки; они ассимилировались здесь, уподобились таджикам, оставаясь в то
же время русскими; никто не мешал им здесь жить своим старинным укладом
жизни, справлять праздники по православному календарю, соблюдать посты,
почитать родителей, поминать покойников, любить Бога. Старый священник, отец
Феодосий, давно переселился в лучший мир, не оставив себе преемника; с того
времени не было у них соборного богослужения и каждый служил литургию в
своей душе. Меня поместили в семье штабс-капитана императорской армии,
отличного садовода, которого таджики называли колдуном; они не верили, что
камни и песчаник могут родить деликатные яблоки, капризные абрикосы,
избалованные солнцем персики и долгоживущий виноград, который нуждается во
всем, чего здесь нет. У него были свои луга, у подножья гор, подобно
альпийским, всегда зеленые, так что овцы и козы весь год жили на подножном
корму; у него был огород при доме, который кормил их всеми плодами земли; у
него была русская печь с лежанкой, и всегда в ней что-то пеклось, варилось,
жарилось, и была у него русская баня, из которой больные выходили здоровыми.
Здесь жили отец и дочь, штабс-капитан со своей дочерью Дашей, всегда вместе,
всегда неразлучно, всегда нераздельно, и друг без друга они не могли бы
жить. Дашу нельзя было принять за таджичку, хотя и переняла она у туземных
женщин весь их наряд, звенели на ногах ее браслеты, блестели на груди ее
монисты из бус, монет и разноцветных камней, и, подобно им, она прятала свое
тело в широкие шаровары, прикрываясь шалью, как чадрой. Но под ее живописным
нарядом горно-бадахшанской женщины жила душа Ярославны из Путивля с
христианским благочестием. Здесь отдыхала моя странствующая душа, мне было
хорошо, как в теплом жилом доме в непогоду; пусть, думал я тогда,
разрушается ветром весь Гималайский хребет, пусть гроза сотрясает всю землю,
пусть разливаются все реки и молния поджигает все небо - мне все равно,
только бы Даша была здесь, со мной. Она рассказывала мне все больше о
небесном, о жизни мертвых, об ангелах света и архангелах, о праведниках,
подвижниках и мучениках, освободившихся от уз неукротимой своей плоти, и все
они, неспособные к земному счастью, которое придумали для себя люди,
пребывают теперь там, выше неба, в надзвездном мире, и поднимаются еще выше,
чтобы узреть Агнца, к источнику того счастья, которого нет на земле... Я
прерывал ее мечту рассказами о земном, о новой, безобразной жизни на русской
земле, где нет правды, где грабят богатых и бедных, избивают слабых, везде