"Матвей Ройзман. Все, что помню о Есенине " - читать интересную книгу автора

писателей работали Б. Грифцов, Б. Зайцев, М. Осоргин, А. Яковлев, В.
Ходасевич; в "Содружестве писателей" - Ю. Айхенвальд, В. Лидин, философ Г.
Шпет; у деятелей искусств - Ю. Балтрушайтис, П. Коган, Н. Нолле, Я. Рыкачев
и др.
В лавке Всероссийского союза поэтов - В. Шершеневич, А. Кусиков; в
артели художников слова - С. Есенин, А. Мариенгоф, букинист Д. С.
Айзенштадт, бывший директор издательства "Альциона" А. М. Кожебаткин.
Весной 1919 года на Б. Никитской открылась книжная лавка "Дворца
искусств", который был организован Наркомпросом и объединял деятелей
литературы и искусства с целью улучшения их труда и быта. За прилавком
книжной лавки стояли действительные члены "Дворца": Дир Туманный (Н. Н.
Панов), журналист Н. Ф. Барановский-Лаврский и автор этих строк. Неподалеку
находилась лавка, где работал Есенин.
Во всех этих лавках было много старинных книг, классиков, иностранных
авторов. Некоторые москвичи продавали книги потому, что приходилось покупать
продукты по спекулятивным ценам; другие оттого, что их квартиры уплотняли и
библиотеку негде было поместить; третьи потому, что собирались уехать за
границу и старались сбыть все свое имущество, в том числе книги.
Тяжелым, порой неразрешимым вопросом для лавок были дрова: каждое
полено стоило дорого, а доставка на санях или на грузовике еще дороже.
Заведующий Дворцом искусств старый поэт и прозаик Иван Рукавишников сказал
нам, что "Содружество писателей" обходится без печки, а мы помоложе их, нам
сам бог велел следовать их примеру, иначе в первые же месяцы вылетим в
трубу. И мы, работники книжной лавки, надевая все, что защищало от мороза,
мерзли и спасались только тем, что сменяли друг друга каждые два часа.
В начале апреля 1919 года, в морозный день, когда окна нашей лавки
покрылись слоем льда, а покупатели, забегая к нам, чтобы посмотреть книги, а
заодно, разумеется, погреться, шарахались обратно на улицу, - в этот
памятный день одна за другой две темно-красные двери в тамбуре нашего входа
распахнулись, и на порог шагнул Есенин. Он был в серой шубе, в отороченной
соболем черной плюшевой шапке.
- Ба! - воскликнул он, увидев меня. - Знакомые все лица! - и заметил,
что у меня идет пар изо рта. - Что ж вы, черти, не топите?
- Рукавишников сказал, что и так обойдемся!
- Вы бы его оттаскали за бороду! Я засмеялся, а поэт продолжал:
- Обошел все до одной лавки, ищу мой "Голубень", нигде нет!
- У нас тоже нет, Сергей Александрович!
- До зарезу нужно!
Я объяснил Есенину, что у меня дома есть "Голубень" и я могу ему дать.
- Вот друг! - сказал он, улыбнувшись. - А когда? Я ответил, что с
минуты на минуту меня должны сменить, а живу рядом: за углом в доме три по
Газетному переулку (улица Огарева).
Он стал ждать, шутливо допытываться, кто в нашей лавке отморозил нос?
Потом пообещал при случае осрамить весь проклятый род Рукавишникова (Намек
на роман И. Рукавишникова "Проклятый род").
В это время пришел Н. Ф. Барановский-Лаврский, содрал сосульки со своей
черной бородки, снял безоправное пенсне, протер носовым платком и водрузил
на нос. Я познакомил его с поэтом.
- Есть расчет мерзнуть в этом погребе? - спросил Есенин.
- Да ведь мы недавно, - ответил Барановский. - Еще не подсчитали...