"Ромен Роллан. Пьер и Люс" - читать интересную книгу автора

сторонам жизни, которые оскорбляли чувства юноши. В ней не было мятежного
начала. Если бы раньше ей пришлось очень трудно, она ради заработка могла бы
без отвращения согласиться на унизительное занятие и, бросив его,
чувствовать себя спокойной и чистой, без единого пятнышка на совести. Но
теперь она уже не могла! Теперь, когда она узнала и полюбила Пьера, ей
передались склонности ее друга, его отвращение к некоторым вещам. Но от
природы она была совсем иной: отнюдь не печальной, а спокойной и
жизнерадостной. Беспредметная тоска, возвышенная отрешенность от жизни были
ей чужды. Жизнь есть жизнь. На до принимать ее такой, как она есть. Она
могла бы быть и хуже! Превратности необеспеченного существования,
требовавшего вечной изворотливости, особенно во время войны, научили Люс не
задумываться о завтрашнем дне. Притом этой свободомыслящей маленькой
француженке было несвойственно стремление к потустороннему. Ей было
достаточно и земной жизни. Люс находила, что эта жизнь хороша, но все в ней
держится на волоске, этому волоску ничего не стоит оборваться, и, право же,
незачем беспокоиться о том, что случится завтра. Глаза мои, пейте сияние,
которое изливается на вас в этот миг! А там будь что будет. Сердце мое,
беззаботно доверь ся течению!.. Ничего ведь не изменишь!.. Вот мы влюблены,
и разве это не восхитительно? Люс знала, что это ненадолго. Но ведь и жизнь
ей дана ненадолго...
Как не походила она на этого любимого ею и любящего ее мальчика,
нежного, пылкого и нервного, счастливого и несчастного, который и радовался
и страдал слишком сильно, страстно отдавался, страстно сопротивлялся и был
ей дорог именно потому, что совсем не был похож на нее! Но оба по
безмолвному уговору решили не заглядывать в будущее; она - безропотный
ручеек, напевающий песенку, - в силу своей беспечности, он - в силу
страстного неприятия, погрузившего его в пучину настоящего, в котором он
хотел бы остаться навсегда.


* * *

Старший брат приехал в отпуск на несколько дней. С первого же вечера он
почувствовал в семье перемену. Какую именно? Сказать он не мог, но ему было
не по себе. У души есть щупальца, осязающие на расстоянии то, чего еще не
осознал разум. И самые тонкие - это щупальца самолюбия; они шевелились,
искали и недоумевали: чего-то не хватает... Разве не было все того же круга
любящих людей, отдававшего ему обычную дань восхищения, - внимательной
аудитории, которую он скупо оделял своими рассказами, родителей, окутывавших
его своим трогательным обожанием, младшего брата?.. Стоп! Его-то и нет на
перекличке.
Он, правда, присутствовал, не не увивался вокруг старшего и не смотрел
ему в глаза, как прежде, ожидая задушевных бесед, между тем как Филиппу
доставляло удовольствие не замечать этого. Жалкое самолюбие! Раньше Филипп
при нетерпеливых расспросах младшего напускал на себя
снисходительно-насмешливый и усталый вид, а теперь он был недоволен его
молчанием и сам попытался его раззадорить; он разговорился, поглядывая на
Пьера, как бы давая ему понять, что делает это только для него. Прежде Пьер,
радостно встрепенувшись, подхватил бы на лету брошенный ему платок. Теперь
он спокойно предоставил Филиппу самому поднимать его, если это ему угодно.