"Екатерина Вторая. О величии России" - читать интересную книгу автора

Мы делали частые прогулки пешком, верхом и в карете. Мне тут стало ясно
как день, что все приближенные великого князя, а именно его воспитатели,
утратили над ним всякое влияние и авторитет; свои военные игры, которые он
раньше скрывал, теперь он производил чуть ли не в их присутствии. Граф
Брюммер и старший воспитатель видели его почти только на публике, находясь в
его свите. Остальное время он буквально проводил в обществе своих слуг, в
ребячествах, неслыханных в его возрасте, так как он играл в куклы. Мать
пользовалась отсутствием императрицы, чтобы ездить ужинать на окрестные
дачи, а именно к принцу и принцессе Гессен-Гомбургским.
Однажды вечером, когда она отправилась туда верхом, а я сидела после
ужина в своей комнате, которая была
Стр. 506
вровень с садом и одна из дверей которой туда выходила, я соблазнилась
чудной погодой и предложила своим женщинам и трем фрейлинам пойти
прогуляться по саду. Мне нетрудно было их убедить; нас было восьмеро, мой
камердинер - девятый и двое других лакеев, которые следовали за нами; мы
прогуляли до полуночи самым невинным образом; когда мать вернулась, Шенк,
которая отказалась идти гулять с нами, ворча против придуманной нами
прогулки, поспешила пойти сказать матери, что я пошла гулять, несмотря на ее
доводы. Мать легла, и, когда я вернулась со всей своей компанией, Шенк
сказала мне с торжествующим видом, что мать два раза посылала узнавать,
вернулась ли я, потому что ей надо было со мной поговорить, и так как было
очень поздно и она очень устала дожидаться меня, то она легла; я хотела
тотчас же бежать к матери, но дверь ее оказалась запертой. Я сказала Шенк,
что она могла бы велеть позвать меня; она уверяла, что не нашла бы нас, но
все это были только ее штуки, чтобы поссориться со мной, дабы меня
побранить; я это отлично чувствовала и легла спать с большим беспокойством
относительно завтрашнего дня. Как только я проснулась, я пошла к матери,
которую нашла в постели; я хотела подойти, чтоб поцеловать ей руку, но она
отдернула ее с большим гневом и страшно стала меня бранить за то, что я
посмела гулять вечером без ее позволения.
Я ей сказала, что ее не было дома. Она назвала час неурочным, и, не
знаю, чего только она ни выдумывала, чтобы огорчить меня,- вероятно, с целью
отбить у меня охоту к ночным прогулкам; но что было верного, так это то, что
прогулка эта могла быть неосторожностью, но что она была невиннейшей на
свете. Что меня больше всего огорчило, так это обвинение в том, что мы
поднимались в покои великого князя. Я сказала ей, что это гнусная клевета,
на что она так рассердилась, что казалась вне себя. Хоть я и встала на
колени, чтобы смягчить ее гнев, но она назвала мою покорность комедией и
выгнала меня вон из комнаты. Я вернулась к себе в слезах; в час обеда я
поднялась с матерью, все еще очень сердитой, наверх, в покои великого князя,
который спросил, что со мною, потому что у меня красные глаза. Я ему
правдиво рассказала, что произошло; он взял
Стр. 507
на этот раз мою сторону и стал обвинять мою мать в капризах и вспышках;
я просила его не говорить ей об этом, что он и сделал, и мало-помалу гнев ее
прошел, но она со мной все так же холодно обходилась.
Из Петергофа, к концу июля, мы вернулись в город, где все
приготовлялось к празднованию нашей свадьбы. Наконец, 21 августа было
назначено императрицей для этой церемонии. По мере того как этот день