"Жюль Ромэн. Детская любовь ("Люди доброй воли" #3) " - читать интересную книгу автора

от слишком общих все же рассуждений... Но ты будешь, пожалуй, усмехаться или
не так понимать... Между тем ты должен был заметить, что я не слишком люблю
откровенничать... Представь себе, у меня всплыло воспоминание... О, если бы
я ему придавал какое-нибудь значение, я не стал бы о нем говорить... Не так,
во всяком случае. Само по себе событие ничтожное. Но его надо привести в
связь с тем, что я тебе говорил о нашем парижском детстве... Если бы я мог
тебе дать почувствовать это воспоминание с тем, что его окружает, озаряет,
удлиняет в разных направлениях, с его "лучистостью", ты получил бы ключ к
той, что ни говори, особой музыке, которую для нас образует наше прошлое.
Жерфаньон ждет. Чувство дружбы подавляет в нем нетерпение.
И он уважает Жалэза. Он предпочел бы не слушать его, если бы ему
показалось, что Жалээ каким-либо образом "умалится" в его глазах.
А Жалэз борется со своей гордостью, со своей стыдливостью. Особенно же
со своим порывом к откровенности, какого у него никогда еще не бывало и в
котором много подозрительной прелести.
- Будь спокоен. Я не собираюсь угостить тебя рассказом. Я даже нахожу,
что это воспоминание возникло не очень-то кстати. Выбирать время тут не
приходится. Ему бы следовало появиться во время одной из наших прогулок по
шумной улице, в час наступления сумерек. И оно, конечно, придет опять. Я
хотел бы иметь возможность сказать тебе тогда: "Вот оно!" и хотел бы, чтобы
и ты увидел молодое существо, которое тогда появится среди движений толпы;
появится и исчезнет; чтобы ты знал, по крайней мере, на кого я буду
намекать.
Последнюю фразу он произнес упавшим тоном, как бы отказываясь
объясниться подробнее.
Жерфаньон мягко заметил:
- Но чтобы я узнал его при твоих намеках, тебе надо все же рассказать
мне о нем немного больше.
- Ты прав. Ну, так постарайся прежде всего увидеть довольно далеко, в
неярком освещении, смуглое и свежее лицо. Красивое лицо. С редким в этом
возрасте совершенством, законченностью черт.
- В каком возрасте?
- Это тебе скажет костюм. Юбочка до колен; матроска с большим
воротником; голые икры. Синий воротник, почти голубой, очень вымытый. Икры
загорели, как и лицо, и покрыты, помнится мне, мелкими крапинками. Но
возвращаюсь к лицу. Черты его дышат всей свежестью тринадцати лет; а рисунок
уже закончен. Какое-то эллинское благородство в линиях бровей, переносицы и
носа; в безукоризненно плавном овале лица. Глаза цвета темного дуба, почти
как твои, но они больше, в них больше блеска, и они темнее. Черные волосы
вьются и падают на плечи. Несколько веснушек на крыльях носа и скулах. Она
стоит передо мною на песчаной дорожке сквера; за нею - лужайка. В руке у нее
скакалка с круглыми деревянными ручками. Она почти ею не пользуется. Держит
скорее как веер...
- Значит, девочка?
- Пожалуй. Но с уверенностью, со спокойствием, с улыбкой женщины. Хотя
ничто ее не старит, нет ни следа преждевременной усталости, блеклости, ты
понимаешь? И никаких признаков чрезмерной осведомленности. Ей можно дать,
пожалуй, пятнадцать лет, а не тринадцать, вот и все. Я сказал - веснушки. Не
представляй себе их как изъян. Они красили ее. От них кожа казалась
сделанной из более тонкого вещества. Так это бывает с драгоценным деревом. С