"Жюль Ромэн. Силы Парижа " - читать интересную книгу автора

беспокойной радостью; создается впечатление, будто вся она приподнимается,
выходит из своих границ, как букет из вазы, растягивается, не рассыпаясь, и
примешивает свои излучения к среде текучей и просторной; но она сохраняет
единство, несмотря на то, что непрерывно переступает свои собственные
очертания, ибо все порывы, разметывающие ее по городу, являются в сущности
одним и тем же устремлением к одному единственному магниту, - магниту столь
огромному, столь объемлющему, что, кажется, он разрывает вас на мелкие
части, когда влечет вас к себе.
Пароход различает громады прибрежных домов. Перед ними он находит себя
менее уверенным в том, что его излучения не затеряются. Перед фасадом Лувра
пучок лучей, испускаемый группой, едва расширяется и ударяет о стены, как о
зеркало, которое не пьет его, не распыляет, но в неприкосновенности отсылает
обратно.
Когда пароход проходит под мостами, когда камни склоняются над ним, и
вода плещется совсем близко, у него на секунду появляется желание, чтобы все
пассажиры спустились в каюты, и вся его жизнь замкнулась в глубине его.
Внизу лица обращены друг к другу; группа познает себя и понимает свое
строение. Группа наслаждается своим ритмом, своим скольжением, столь
плавным, что оно кажется покоем в длительности, неподвижностью над текучим
временем и постепенным осознанием неизменного благополучия.
Оттого, что в пароходе две большие каюты, - одна спереди, другая
сзади - он лучше воспринимает длительность; в первой он получает
впечатление, что настоящее кончается, и в струйках, бегущих за кормою,
обращается в прошлое.
Остановки беспокоят его. Пока борта задевают за пристань и скрипят
канаты, он чувствует, что эта неподвижность не стоит той неподвижности, с
которой он только что расстался, потому что она содержит в себе слишком
много возможностей вместо одной сладостной и успокоительной
действительности.

VI

ПЕРЕМЕЖАЮЩИЕСЯ ЖИЗНИ

Солистка

Зал мал и незатейлив. Его четыре стены резко пересекаются и углы ничем
не замаскированы. Один только балкон, несмотря на свою незначительность,
напоминает извилистую ширь театров. В этот вечер собрание живет, чтобы
слушать женщину, играющую на рояле. Женщина рождает звуки, которые она
увлажняет соками своей души и валяет как катышки из глины. Сидящая в рядах
публика внимательно слушает, сравнивает дрожащие ноты с немыми и черными
значками клавира; и когда приходит ее черед говорить, аплодирует. Это
дружеский диалог, не таящий в себе никаких неожиданностей. У аудитории нет
ощущения, что она держит в своих грубых лапах хрупкую вещицу, которая поет,
и она не испытывает несколько жестокого наслаждения сначала напугать, чтобы
потом обласкать. И пианист не дрожит, как перед лицом чужой ему, может быть,
враждебной массы, которую он должен растрогать и затем привести в восторг.
Все присутствующие здесь знают уже ту, кого они слушают; они слушали ее в
комнатах с богатой мебелью и душной драпировкой, где некоторые из них