"Михаил Ильич Ромм. Устные рассказы" - читать интересную книгу автора

официальная критика, не всегда похоже на то, что ты сам думаешь о своей
картине.
Главная же моя цель - все-таки рассказать новеллы, которые попались мне
на дороге в моей жизни. Может быть, они не всегда будут хорошо связаны между
собой, но не беда. Сейчас время, когда твердый сюжет не в моде. Что будет
попадаться на память, то и буду рассказывать.
Постараюсь сделать эту книгу или эту запись воспоминаний как можно
более занимательной, вот и все.

Тост Коли Шенгелая

Что он будет первым, в этом я убежден. С этого и начнется дело. Все
остальные, вероятно, я буду переставлять, а вот с этого хочу начать.
Случилось это, вероятно, в тридцать первом году, в конце, может быть, в
начале тридцать второго, не помню. Ну, какое это время было, помнят все
старики. Нэп давно кончился, уже пятилетка первая шла к концу, начался
Днепрострой, вырастали махины новые на Урале. Интеллигенция была, пожалуй, в
состоянии некоторой растерянности. Очень энергично действовал РАПП.
Писателей делили на рапповцев, союзников, попутчиков и непопутчиков.
Я был тогда ассистентом режиссера, а перед этим был драматургом, так
сказать, писал сценарии. Как всякий пишущий, был немедленно причислен к
попутчикам. Я очень удивлялся, почему это я попал в попутчики, так как
сценарии в основном писал с Виктором Гусевым, который был пролетарским
поэтом, рапповцем. Но нас разделили, несмотря на это: я - попутчик, а он -
пролетарский. А работали мы вместе.
Помню, спрашивал я знающих людей: кто мне точно объяснит, что такое
попутчик и почему я попутчик? Получал разные объяснения. Попутчик - человек
неопределенный; попутчик - человек с буржуазным пятном; попутчик только
временно примкнул к нам. А самый главный мой грех был в том, что я очень
любил слова "что-то" и "кто-то". Стараясь точно описать кадр, я писал:
"раздался чей-то голос", "кто-то вошел". Я имел в виду, что голос раздался
за кадром и вошедшего еще не видно. Но за слова "чей-то" и "кто-то" мне
влетело, в этом нашли символизм, декадентщину, даже, кажется, ремизовщину,
что-то в этом роде.
Ну, в общем, был я попутчиком, малоизвестным сценаристом и никому
неведомым ассистентом. И вот как-то по своим ассистентским делам попал я в
знаменитое здание по Малому Гнездниковскому переулку, номер семь, тогда
помещался там ГУК - впоследствии переименованный в Комитет по делам
кинематографии, потом в Министерство кинематографии и обратно в Комитет по
делам кинематографии - тогда ГУК.
Ходил я по этому ГУКу, и зашел в просмотровый зал, и увидел, что сидит
в этом зале вся режиссерская элита, все знаменитости, с женами. Боже мой,
какое это было собрание киномастеров, богов кинематографии, на которых я и
глядеть-то еле смел!
Пришли они смотреть новую картину Николая Шенгелая "Двадцать шесть
комиссаров", которую он только что закончил. Шенгелая очень любили. Любили и
за красоту, и за прекрасный характер, и за картину "Элисо". Мне картина не
понравилась, резко не понравилась. Она мне показалась декларационной,
искусственной и какой-то нестройной, неглубокой по мысли. В общем, я злой,
вероятно, был, и поэтому меня крайне поразило, что все стали картину