"Борис Савинков. В тюрьме (Посмертный рассказ)" - читать интересную книгу автора

Яголковский внимательно посмотрел на него. Наступило молчание. За
раскрытым окном продребезжала, проезжая, пролетка. Где-то, вероятно под
крышей, чирикали воробьи.
- Я не предатель... - повторил полковник Гвоздев.
- Так, а вы все же подумайте, Василий Иванович...
Но нечего было думать. Он не мог сказать, что из подозрительного
"Синего Креста" его выгнали за "пьянство и неповиновение начальству", и
что он ничего не знает. Сознаться в этом - значило сознаться во лжи. Он
опустил голову и стал рассматривать свои башмаки. Башмаки были казенные,
крепкие, рыжие, с заплаткой на правой ноге.
- Я подумаю...
- Да, да, подумайте... Подумайте непременно...
На прощание Яголковский снова протянул ему руку и опять улыбнулся.
Гвоздеву стало еще более не по себе: "Черт меня дернул... И какой я ему
Василий Иванович?.." А когда, горбясь, он возвращался в свою камеру, №
50-й, ему казалось, что закоулкам и лестницам не будет конца.
Когда он остался один, он не лег, а упал на койку. Долго лежал
неподвижно, потом встал и начал писать.
Он написал: "Гражданин Яголковский", но, подумав, зачеркнул
"гражданин" и поставил "товарищ". "Товарищ Яголковский. Я готов умереть,
но по чести и совести должен вам заявить, что никогда не буду предателем.
У меня хватило гражданского мужества честно и всенародно покаяться в своих
преступлениях: пусть рабоче-крестьянская власть нелицеприятно судит меня.
Я полагаюсь на великодушие товарищей судей. Я уверен также, что они примут
во внимание мое революционное прошлое: в 1910 году, командуя сотней, я
отказался стрелять в рабочих. Я прошу уволить меня от показаний,
касающихся лиц, живущих в России. По чести и совести я дать таковых не
могу. 20 апреля. Василий Гвоздев". Он знал, что пишет неправду. Он не был
готов умереть и даже не думал о смерти. Кроме того, не он отказался
стрелять в рабочих, а его приятель, хорунжий Шумилин. "Ну да Яголковский
не разберет... давно это было... - сказал он себе и повеселел... -
Отстанут... Конечно, отстанут... Надо только твердо стоять на своем..." Он
подошел к решетчатому окну и стал сбоку.
Он любил этот угол: через узкую щель щита краснели кирпичные стены, а
по вечерам сверкал большой шарообразный фонарь. Было тихо. Полковник
Гвоздев вздохнул. Но вот гулко и властно зазвонили в колокола. Их звон
врывался в двойные рамы и бился о закрытую дверь. И сейчас же вспомнилась
родная станица и приходская церковь святой великомученицы Варвары.
Полковник Гвоздев поднял голову, стараясь увидеть небо. Он увидел
серо-голубую полоску и перекрестился широким крестом.
Прошел день, потом еще день, потом неделя. Яголковский не торопился с
ответом и не вызывал на допрос. Полковник Гвоздев ежедневно просил в
записках "не отказать побеседовать с ним". Но он даже не мог проверить,
доходили ли эти записки. Надзиратель молча, очень вежливо их принимал и
молча щелкал замком. Сосед внизу не отзывался ни на какие стуки. Справа и
слева соседей не было вовсе. Зато на подоконнике полковник Гвоздев нашел
человеческий след: "Юрий Бельский". Каждое утро он подходил и разглядывал
кривые, нацарапанные булавкой буквы, здоровался с ними. "И ты, брат,
сидел... - с сочувствием думал он. - Да, брат, влопались мы с тобой... К
черту в зубы попали..." И, разговаривая с этим неведомым, возможно давно