"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

"Как только дым пронесло, - телеграфировал немецкий корреспондент, -
бой возобновился с удвоенной силой. Все японские корабли сосредоточили огонь
на броненосце "Ослябя", и скоро "Ослябя", весь в пламени, вышел из строя.
Пожары начались и на "Суворове", и на следовавшем за ним "Александре". Потом
загорелось "Бородино" и другие суда. Все японские силы были в полном
составе, и так продолжался бой до 2 ч. 20 м. пополудни. В 2 ч. 50 м.
"Ослябя" пошел ко дну".
Болотов закрыл глаза. Он попытался вообразить, как идет ко дну
броненосец. Однажды, в океане, у французского берега, он заметил затонувшую
шхуну: вершины двух сиротливых мачт. И теперь, воображая "Ослябю", он
невольно видел перед собою этот неизвестный корабль. Он знал, что на
затопленном броненосце погибло в море несколько сот молодых и здоровых
людей. Как социалист и революционер, он должен был возмутиться, -
возмутиться тем, что он называл преступною бойней. Но не было возмущения: он
не мог представить себе ни разгрома эскадры, ни разбитых, горящих судов, ни
гибели "Осляби", ни простой и страшной матросской смерти. Газетная
телеграмма оставалась сухим клочком печатной бумаги.
"Когда вышли из строя "Суворов" и "Александр", - читал Болотов
дальше, - корабли повел броненосец "Бородино", оставшийся головным.
"Суворов", охваченный пламенем, все еще продолжал бой, но вскоре, под
японским огнем, потерял переднюю мачту и обе трубы. Находившийся на
"Суворове" главнокомандующий адмирал Рожественский еще в начале боя был
ранен осколком и передан на дестройер "Буйный". Командование перешло к
адмиралу Небогатову. В 7 ч. вечера начался сильный пожар на "Бородине", и
он, весь в пламени и дыму, пошел ко дну".
Болотову вспомнился его брат, невысокий, широкоплечий молодой офицер во
флотском мундире. О брате он думал редко. Он знал, что брат на войне, на
Дальнем Востоке, и не сочувствует революции. Этого было довольно. Было
некогда думать о том, что непосредственно не касалось возлюбленной партии.
Но теперь стало жутко: "Не убит ли... Кто?... Брат?... Саша?... Не убит ли
Саша там, в Цусимском бою?..."
И отчетливо, во всех подробностях, ясно, как иногда бывает во сне,
встала перед его глазами картина боя. Вот тяжелый, черный, израненный
броненосец. Расстреляны трубы. Разбиты пушки. Раздроблены мачты. Но еще
вьется Андреевский флаг... А вот бледный, в изорванном мундире, весь в крови
Саша. Даже видно, где он лежит: на горбатой и мокрой железной палубе,
навзничь, у правой кормовой башни. Даже показалось, что качнуло корабль и
через полузатопленную корму с плеском бьют волны. Даже был слышен этот
гремучий плеск.
"Адмирал Небогатов, - уже не понимая слов, читал Болотов, - поднял
сигнал о сдаче, и четыре русских броненосца: "Николай I", "Орел", "Апраксин"
и "Сенявин", 16 мая в 10 ч. 30 м. утра сдались японской эскадре".
"...Саша убит... Неужели Саша убит?..." И снова четко вспомнился брат,
каким он видел его в последний раз в Петербурге на Невском в осенний
холодный и солнечный день. Спокойные, молочно-голубые глаза и насмешливая
улыбка: "Прощай, Андрюша, нам с тобою не по дороге..." Вспомнился и свой
жестокий ответ. И захотелось вернуть этот солнечный день, свои озлобленные
слова, и обнять, и забыть, - как казалось теперь, - напрасную рознь.
Поезд, свистя, загремел буферами. Блеснули мутные фонари. Мелькнули
серые шинели жандармов.