"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

Разве можно в партии, например, пить? Уж лучше вовсе тогда этим делом не
заниматься, а опять в хулиганы пойти... Я так полагаю, если ты за народ, за
землю или за волю, так ты должен себя соблюдать, чтобы ни Боже мой, и всегда
готов к смерти... Ну, так вот... Живу я этаким манером, даже женился.
Проходит, знаете, время... Работал я тогда в Нижнем. На заводе у нас
забастовка. Приехали казачишки. Туда-сюда, туда-сюда... Мы, знаете, камней
накидали, заборы - в щепы, вот тебе и есть баррикада. Готово дело. А
казачишки, безусловно, стрелять... Между прочим, жена подвернулась... Ну,
значит... Ну... убили ее казаки... - закончил он глухо и замолчал.
Болотов знал наизусть эти чистосердечные исповеди рабочих,
стыдливо-искренние рассказы студентов, юношей, девушек, стариков, - тех
бесчисленных рядовых террора, которые умирали за революцию. Но теперь,
слушая Ваню, видя его доверчивые глаза, он почувствовал беспокойство. "Вот
он верит мне, - думал он, - верит, что и я в любую минуту готов сделать то,
что так просто, без размышлений сделает он, - готов умереть. Веря мне, он
убьет и умрет, конечно. А я?... почему я до сих пор жив?... Потому, - тотчас
же мысленно отвечал он себе, - что я нужен всей революции, всей партии, и
еще потому, что необходимо разделение труда..." Но, сказав себе так, то есть
сказав себе те лишенные смысла слова, которые товарищи всегда повторяли, на
которых особенно настаивал доктор Берг и с которыми он в глубине души желал
согласиться, он на этот раз не поверил им. "Ведь и Ваня мог бы так
рассуждать... Ведь и Ваня уверен, что нужен всей партии... Чем я лучше его?
А ведь он так не скажет... У него убили жену, и он тоже убьет, если уже не
убил... А я?" Усилием воли отогнав эти мысли, он повернулся к Ване и,
наливая пива, сказал:
- Так что дальше-то было?
- Так вот, значит, убили жену... Хорошо-с... Прошло малое время, я и
говорю заводским ребятам:
"Слышь, ребята, я Гаврилова убить порешил..." А Гаврилов у нас
надзиратель, пес цепной, а не человек... Мне ребята и говорят: "Брось, Ваня,
что есть такое Гаврилов? Рук не стоит марать". - "Нет, говорю, и жук - мясо.
Почему Гаврилову жить?..." Ну, однако, отговорили... Безусловно, я тут
загрустил. Вот ноет что-то во мне, и ноет, и ноет, и ноет, совсем покоя
решился, не ем и не сплю. Думал, знаете, - я ведь вам как на духу говорю, -
думал, да и решил: тот - господин, кто может сделать один. Был у меня
фельдшер знакомый, Яша. Пошел это я к Яше и говорю: "Яша, говорю, друг
сердечный, дай ты мне, пожалуйста, сделай такое одолжение, яду". - "Зачем,
говорит, тебе яд?" - "Как, говорю, зачем? Я крыс травить буду". - "Крыс? -
говорит. - Та-ак-с..."
Усмехнулся он, ну, однако же, ничего, говорит: "Ладно". - "Только,
говорю, дай такого яду, который покрепче, чтобы, безусловно, ошибки не
вышло". - "Хорошо, говорит, будь покоен". Дал он мне яду. Поехал я тут
домой, к себе, значит, в деревню. А на деревне стоят казаки. Тоже бунт был:
мужики бунтовали. Матери у меня нет. Отец спрашивает: "А где же, спрашивает,
Авдотья, жена моя, значит?" - "Авдотья, говорю, так и так, приказала вам
долго жить". Рассказал ему все, как было. О Рождестве напекли пирогов,
невестки пекли: братья у меня тоже женаты, в Москве. Я говорю: "Иди, отец,
позови, говорю, казаков. Пирогами я их угощу". Подивился отец. "Что ты
рехнулся, что ли?" Я говорю: "Зови". Посмотрел он на меня, ничего не сказал.
Приходят казаки, четверо их пришло. Помолились Богу, сели за стол. Вина