"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

Восток побледнел. В тощих яблонях на дворе несмело защебетали птицы.
Далеко, у Знаменской церкви, зазвонили к ранней обедне. Болотов встал. Все
та же нищая комната, стол, покрытый бумажной скатертью, тускло-желтый на
столе самовар и по стенам олеография из "Нивы". В первый раз он почувствовал
скуку. Все то же, всегда все то же. Те же мысли, те же слова, тот же Арсений
Иванович, тот же Берг, та же "работа", та же опасность, тот же постыдный
враг - охранное отделение. А главное, все неясно. Теперь он уже знал, знал
наверное, что где-то в его жизни кроется ложь. На столе, среди побуревших
окурков, белели мелко исписанные листки: передовая статья для газеты
"Рассвет". Он взял ее в руки и перечел: "Речь идет о политическом терроре,
как об одном из средств борьбы, как об одном из элементов тактики
организованной партии. Только такая террористическая система, методическая,
согласованная с другими элементами тактики, сообразованная с целью и общими
условиями борьбы, может быть предметом нашего обсуждения..."
Он читал эти строки, и они казались холодными, равнодушными и жалкими
своим лицемерием. Стало стыдно. "Неужели это я написал? Методическая система
террора... Террор эксцитативный... Террор дезорганизующий... террор
самодовлеющий... Ученическое рассуждение. О чем? Да, о чем?... О крови. О
Ване. О живом человеке Ване, который пойдет и убьет другого живого
человека... А мы? А я?... Он убьет, а я сочиню ученую и глубокомысленную
статью о революционном инициативном меньшинстве, я буду доказывать, что
террор отчаяния, террор мщения, террор запальчивости не подлежит никакой
оценке, я буду говорить еще другие неправдивые, праздные, вялые слова... А
товарищи отпечатают эту статью... А староста Карп прочитает ее... Прочитает
и, конечно, пойдет за нами..." Он усмехнулся. Вспомнился доктор Берг, лысый,
высокий, прямой, в воротничках до ушей. Вспомнился его
самодовольно-самоуверенный голос: "В партийных делах необходима точность,
товарищ?..." Вспомнилось красное, взволнованное лицо Давида... "А ведь Давид
погибнет, и Ваня погибнет... Их обоих повесят. Они умрут... А я напишу в
партийной газете: "Товарищи честно и мужественно взошли на эшафот..." Как же
быть? Где же правда? Ведь не в том правда, что я радуюсь, когда тонут в
Японском море десятки тысяч русских людей, когда тонет Саша... И не в том
правда, что Ваня идет на смерть, а я хвалю или порицаю его... И не в том,
наконец, правда, что староста рвет на цигарки мои легкоязычно написанные
статьи... Так в чем же?..."
Рассвело. За Охтой вспыхнуло веселое пламя, и пурпурно-огненные,
золотые лучи брызнули в комнату. И стало еще мертвее, еще неприютнее, точно
солнечный блеск обнажил дряхлеющие морщины старчески изжитого лица.
Чувствуя, что он осуждает свою, как казалось ему, беспорочную жизнь,
Болотов в последний раз попытался отогнать неугомонные мысли. "Почему
Арсений Иванович спокоен? Для него все просто и ясно. Революция -
арифметическая задача. Ваня идет, умирает. Хорошо. Слава партии! Разделение
труда... И Берг тоже спокоен.
А ведь они, как и я, отвечают за кровь. Или, может быть, нет? Может
быть, Ваня один отвечает за все? Кто же прав?... "Я перед вами как на
духу..." Ваня передо мною как на духу... А я перед ним? А мы перед ним? Для
нас он либо "герой", либо "фанатик террора", либо - и это хуже всего -
"поклонник бомбочки", "неразумный бомбист"... Так где же, наконец,
правда?..."