"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

- Ты и врага своего любишь.
- Что значит - любишь?... А по-твоему, пусть громят?
- Послушай, - так же спокойно сказал Сережа, - вот мы завтра с тобой
пойдем в казарму. Ты говоришь, умрем. Случится, что же? Умрем... ведь не
только умрем, ведь еще, быть может, убьем?
- Вот... вот... Странное дело... Ну, конечно, убьем... А ты был на
погромах? Ты был? Ты видел? А я вот видел... Что Фишель?... Фишель ходит
себе живой и снова углем торгует, и хлеб с маслом кушает, и деньги на
оборону дает... А я вот старика одного видел. Лежит голый старик, ноги
тонкие, синие, в волосах, кожа в морщинах, а в глазу гвоздь... Это как? Что
ты скажешь на это? А?... Это Бог разрешил? Твой Бог? Его воля?... Или видел
я женщину, молодую, косы разметаны, а живот у ней вскрыт... Убьем ли?...
Конечно, убьем... Я с радостью их убью... Слышишь ли? С радостью...
- Кого "их"?
- Ах, не все ли равно? Офицеров, министров, жандармов, городовых...
- С радостью? Ты?
- Да, да, да... я, Давид Кон!.. Нужно мстить: око за око и зуб за зуб.
Сережа, не отвечая, распахнул настежь окно. В комнату заглянула теплая,
влажная, предрассветная ночь. Дождь отшумел, и давно растаяли волнистые
облака. Широко раскинувшись по небу, торжественно сияла Медведица, и, бледно
и часто, многозвездно сверкал Млечный Путь.

VI

Полковые казармы были расположены за чертой города, на пыльной, плохо
вымощенной дороге. В полку уже третий месяц бродили темные слухи о бунте.
Люди открыто поговаривали о том, что "начальство ворует", что "все офицеры -
собаки" и что их "нужно перестрелять". Тайно созревшее, неизлитое
недовольство нарастало неудержимо. Причины его были слепы. Тяжелая
государева служба была всегда ненавистна, но солдаты мирились с нею, как их
деды мирились с палкою и кнутом. Теперь та же самая служба казалась
непереносной. Как потревоженный улей, многоязычно жужжал пробужденный полк.
По вечерам проворные "вольные" украдкой пробирались в казармы. Они говорили
речи, малопонятные, но горячие, о "земле", о "социализме" и о "вооруженном
восстании". И, пожалуй, можно было поверить, что при первом мятежном крике
зазвенят в солдатских руках винтовки и переколют и перестреляют господ
офицеров и что вместо полкового шитого золотом знамени взовьется красный
флаг революции. Но никто не знал, когда это будет. Офицеры слышали о
солдатской смуте и пугались ее. Пугались, когда подметная прокламация
грозила им смертью или когда доброволец шпион в угоду начальству осторожно
докладывал о соблазнительных толках. Тогда росло уважение к вездесущему и
таинственному врагу, который называется партией, но росла и ненависть -
бессильная злоба. Случилось, что офицер ударил в лицо рядового. Хотя это
было обычно, на этот раз все согласно и громко заговорили о неизбежном
восстании. Комитет решил, что настал срок, и назначил день.
Когда утром Давид и Сережа вышли из дому, летнее солнце стояло высоко.
Умытые вчерашним дождем, болтливо шептались листья. Еще не высохли лужи. В
них серебром сверкали утренние лучи. День обещал быть безоблачно-знойным.
В офицерском мундире Давиду было неловко. Особенно было неловко, что
шашка постоянно задевала за сапоги и ее то и дело приходилось придерживать