"В.Ропшин(Борис Савинков). То, чего не было (с приложениями)" - читать интересную книгу автора

Но нет, эсеры не отрекались от тактики предшественников. А
социал-демократы, признавая героизм народовольцев, писали и говорили: нам
повторять их нельзя.
Этот решительный отказ от повтора весьма утешал охранку. Одним из
первых спохватился жандармский генерал А. И. Спиридович. Читая по долгу
службы "Искру", полную, по его собственному определению, "огня и задора",
он, человек весьма неглупый, заключил, что "террор целого класса неизмеримо
ужаснее группы бомбистов".
Тем временем, как уже говорилось, группа бомбистов ставила на повестку
дня "центральный акт" - цареубийство. Он был сорван не столько потому, что в
верхах партии нет-нет да и склонялись к пресечению террора, сколько потому,
что был "центральный агент".
Заглавную роль сыграл случай, который не был случайностью, ибо всегда
таится в лабораториях алхимиков революции. Маркс давным-давно предупреждал:
заговорщики находятся в постоянном соприкосновении с полицией; небольшой
скачок от профессионального заговорщика к платному полицейскому агенту
совершается часто; заговорщики нередко видят в своих лучших людях шпиков, а
в шпиках - самых надежных людей.
Именно так и произошло в Боевой организации. Лучшие люди, не выдерживая
подозрений, накладывали на себя руки. А шпик-провокатор ходил в
супернадежных.
Но вот что действительно поражает: он был вдохновителем и организатором
всех побед. Он был нетороплив в поступках, и это казалось мудрой
осмотрительностью. Он скупо ронял слова, и они казались весомыми. Он никого
не любил, а казалось, что он любит всех. Низколобый и вроде бы сальный, он
казался величественным.
В подполье его называли разными кличками. В департаменте полиции его
подлинную фамилию - Азеф - держали под семью замками. Ни подполье, ни
департамент не проникали до дна его "конспирации". Он плевал на теории
правые и левые. Он обвел вокруг пальца охранку, спланировав убийства и
своего шефа Плеве, и великого князя Сергея Александровича. Он околпачил
Боевую организацию, отправив на эшафот многих боевиков. Кредит доверия и
кредит денежный он черпал разом из двух корыт. Гибрид шакала и вепря? Зверь
из бездны? Такие определения были бы в духе литературы черного романтизма,
махровые цветы которой расцвели одновременно с азефщиной. Никакой бездны,
никакого романтизма, ни красного, ни черного, никаких психологических
сложностей и надрывов - циничный мерзавец с неисчерпаемым запасом мерзостей,
и только.
Разоблачение Азефа кончилось публичным партийным признанием кровавых
мерзостей столпа партии. Культ Азефа лопнул, распространилось зловоние.
Но важнее факта изобличения, важнее анафемы было то, что нашлись люди
этим неудовлетворенные. Они сказали партии, кто она есть, их партия.
Централизм породил верховников. Верховникам не прекословя внимали низы.
Между первыми и вторыми возникла каста бюрократов. Искательство перед кастой
называлось "любовью к партии", холопское подчинение касте - "партийной
дисциплиной".
Это не было ни отступничеством, ни ликвидаторством, ни ренегатством.
Мужественные критики, соединившие ее с самокритикой, не устранялись от
борьбы за демократическую Россию. Но, справедливо говорили они, необходимо
"помнить, что перед тем, как эмансипировать других, мы должны прежде всего