"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

прекрасно, веря в нее традиционно, но полагая "кумир" свой не в клобуке и
жезле, а в заботе о людях и в устроении надобностей епархии. И так-то он
приветливо и хорошо это делал, что имя его благословлялось в далеких краях и
рядами поколений. Богословом он не был, принимая целиком и все традиционно.
Все из принятого было для него "свято". Но, выразив свое отношение к
традиции в этих пяти буквах, он затем уже, не растериваясь и не
разбрасываясь, всю энергию живого человека обратил на теперешнее, текущее,
современное.
Пароход подходил поздно к Ярославлю, и я поспешил к мужскому монастырю,
где погребен преосвященный Ионафан,[17] пока не заперли ворот. Вот опять эти
памятные садики и дорожки монастыря - резиденции местного архиепископа.
Только мне показалось, что все теперь запущеннее и распущеннее, чем как было
при Ионафане.[18] Впрочем, может быть, только показалось. По садику
бредут... не то монахи, не то послушники, молодые и бородатые, и как будто
нетвердою поступью. Подумал, грешный: "Венера в Бахус из древних богов одни
перешли к нам; здесь, может быть, и нет Венеры, но царство Бахуса очевидно".
Впрочем, может быть, это все мои преувеличения и из намеков я построил
действительность.[19] Иду дальше, подхожу к какой-то арке, соединяющей два
здания, и вижу монаха ли, послушника ли, идущего уже явно нетвердою,
виляющею походкой и вытянув руки. "Ну, пьян так, что на ногах не держится, и
ищет, за что бы ухватиться и поддержаться". Я смотрел с отвращением, но,
подойдя ближе, с удивлением увидел, что это - слепой. Вынув гривенник, кладу
ему в протянутую руку (слепой-калека, сам не может пропитываться).
- На что? - переспросил он. Голос резкий, громкий.
- Милостыня.
- Я милостыни не беру. Не нуждаюсь. И он отстранил руку.
Сконфузившись, я сказал, чтобы он поставил свечку над могилой
преосвященного Ионафана.
- Это могу.
И он положил гривенник в карман подрясника.
- На что же ты, голубчик, живешь?
- На свои средства. Звонарь. Исполняю должность звонаря здесь.
- Звонаря? Но ведь это надо лазить на колокольню? Как же при слепоте?
Он, нащупав дверь и замок, отпер ее.
- Так что же? Слепота не мешает. Я везде хожу и все делаю. И, главное,
такой бодрый и крепкий голос, глубоко уверенный в каждой ноте, при очевидной
старости монаха ли, послушника ли.
- Вы что же, монах будете?
- Рясофорный. Я рясофорный монах. (То есть имеющий рясу-мантию,
довольно величественную.)
Это значит в монашестве то же, что у нас столбовой дворянин. Я стал
вежливее и все удивлялся полуудивлением.
- Не хотите ли у меня чаю откушать?
Я и мои спутники поблагодарили его, но обещали зайти на обратном пути,
отслужив предварительно панихиду по Ионафану.
Пошли и отслужили по доброму владыке. Мир праху твоему, воистину
пастырь добрый.
Любопытство наше было возбуждено, и мы решили завернуть в келью слепого
звонаря. Она помещается в фундаменте ли церкви или в толстой старинной стене
я не разобрал хорошенько. Во всяком случае три ступеньки от двора ведут