"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

каждый "уткнуться носом" в свою книгу, расставшись и молча, мы оба
погрузились в "дальнейшее чтение", "развитие"...
Помню, он выписывал на свои деньги газету "Самодеятельность". Уж из
заглавия читатель видит, что это была газета, с одной стороны, 60-х годов, а
с другой - грядущего "освободительного движения"... Помню и выражение его:
"маленькая, но хорошая газета". Никогда я потом и позднее не видал ее.
Казанская или петербургская? Кто был редактор и сотрудники?
- Свирепая правда! - вот лучшее определение перелома. Притом самый
перелом совершился до того целомудренно и застенчиво, так сказать, "не
смотрясь в зеркало", что я даже не помню, чтобы слова "правда" и
"правдивость" когда-нибудь и у кого-нибудь из "них" фигурировали или даже
просто упоминались. Просто шли "боком" и "плечом" к правде, не смотр? ей в
глаза (с виду), как будто "не интересуясь этой барыней".
Все движение было в шутках. Шутка была "колером" движения. Так ведь это
и сохранилось потом и до сих пор, когда тон "Русского Богатства",
"Отечественных Записок" или "Товарища" есть шутливый, шутящий, грубо и
просто шутящий, если сравнить его с тоном "Вестника Европы", "Речи" и проч.
Под этой шероховатой, грубой, шумящей внешностью скрыто зерно
невыразимой и упорной, не растворяющейся и не холодеющей теплоты к человеку
и жизненного идеализма, во всем - в политике, в социологии, литературе,
публицистике, "музах" и проч., и проч., и проч. Я не смогу лучше этого
выразить, как сказать, что в ту пору 60-70-х годов рождался (и родился) в
Россия совершенно новый человек, совершенно другой, чем какой жил за всю
нашу историю. Я настаиваю, что человек именно "родился" вновь, а не
преобразовался из прежнего, например, из известного "человека 40-х годов",
тоже "идеалиста и гегельянца", любителя муз и прогрессивных реформ. Этому
тогда "вновь родившемуся человеку" не передали ничего ни декабристы, ни даже
Герцен: хотя в литературе "этих людей" и трактовались постоянно декабристы и
Герцен, даже трактовались с видом подчинения и восторга. Но именно только "с
видом"... Если я назову Некрасова около декабристов, Гл. И. Успенского около
"великолепного" Герцена, - всякий поймет, что я говорю и насколько
основательно говорю...
"Пошел другой человек" - вот слово, вот формула!
Наконец, я не скрою своей внутренней догадки, догадки за 20 лет
размышления об этом явлении, так рано увиденном: что перелом этот есть не
оплакиваемое, желаемое и не полученное возвращение к "естественному
человеку", о чем говорили Руссо, Пушкин ("Цыганы"), Толстой ("Казаки") и
Достоевский ("Сон смешного человека"), а реальный и как-то даром и "с неба",
простой, добрый, безыскусственный, освободившийся от всех традиций истории.
Буквально как "вновь рожденный". И, чтобы договаривать уже все и сразу
окинуть смысл происшедшей перемены, скажем так, что это... возвращение к
этнографии, народности, язычеству!
Последний термин нуждается в объяснении: я наблюдал - на людях и ввв
книгах, в журналах, в газетах, разговорах, - что ничто до такой степени не
чуждо этим людям, как хотя бы первый "аз" религиозной метафизики, которая
нам известна под формою христианского богословия, чужд и неприятен всякий
тон сентиментальной "кротости", "прощения врагу", "милосердия",
"миротворчества", "непротивления" и проч., и проч., и проч.! Словом, весь
тот дух и тон, какой мы соединяем с христианством, жаргон и фразеология его,
его мотивировка, его слова и манеры, жесты и причитания, какие имеют