"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

министерству, порядок, благочиние, тишина, исправность. Чтобы ревизии (из
Казани, от учебного округа) сходили хорошо да чтобы не было "историй".
- Мне твои успехи не нужны. Мне нужно твое поведение.
Так "Сивый" директор кричал на ученика, распекая его. Очки его при этом
бывали подняты на лоб; брюхо, более обширное, нежели выпуклое, слегка
тряслось, и весь он представлял взволнованную фигуру.
Он волновался только от гнева. Ничто другое его не волновало, не
трогало.
Этот лозунг - "хорошее поведение, а до остального дела нет" - был дан
давно Сивым или даже, может быть, до него. Мы, я в частности, уже вступали в
этот режим как во что-то сущее и от начала веков бывшее (детское
впечатление), но... чему настанет конец!
"Настанет! Настанет!"
И мы яростно читали.
Да будет благословенна Карамзинская библиотека! Без нее, я думаю,
невозможно было бы осуществление этого "воскресения", даже если бы мы и
рвались к нему.[36]
Библиотека была "наша городская", и "величественные и благородные люди
города" установили действительно прекрасное и местно-патриотическое правило,
по которому каждый мог брать книги для чтения на дом совершенно бесплатно,
внося только 5 руб. залога в обеспечение бережного отношения к внешности
книг (не пачкать и не рвать, не "трепать"). Когда я узнал от моего учителя
(репетитора) Н. А. Николаева, что книги выдаются совершенно даром, даже и
мне, такому неважному гимназистику, то я точно с ума сошел от восторга и
удивления!.. "Так придумано и столько доброты". Довольно эта простая вещь,
простая филантропическая организация, поразила меня великодушием и
"хитростью изобретения". "Как придумали величественные люди города"...[37]
Это отделялось всего несколькими месяцами и не более чем годом от времени,
когда я уже читал Бокля и конспектировал "Физиологические письма" К. Фохта.
Конспектирование мое произошло через желание все схватить, все удержать
и при немощи купить хотя бы одну "собственную" книгу. Книги даются только
читать, но ведь я должен их помнить! Как же сделать это, когда я не могу ни
удержать книги, ни купить новой такой же? Самый простой исход и был в том,
чтобы, возвращая книгу в библиотеку, оставить дома у себя "все существенное"
из нее, до того существенное, что, обратившись к тетради, я как бы обращался
к самой книге.
Нужно заметить, что о существовании конспектов и вообще о самом методе
этого отношения к читаемой книге я ничего не знал (3-й класс гимназии) и ни
от кого не слышал. И мой универсальный во всем наставник Н. А. Николаев
этого мне не говорил - это я хорошо помню. Вообще он мне никогда ничего не
навязывал и не "руководил" ни в чем; эта его благороднейшая черта была и
педагогичнейшею. Я рос и развивался совершенно "сам"; только около меня был
умный и ласковый, меня любивший человек, тоже смотревший всегда сам в книгу.
Конечно, времени сохранялось тем больше, чем конспект был сжатее: тогда все
чтение получало более быстрый или по крайней мере сносно быстрый оборот. А
ведь мне предстояло сколько прочитать! С тем вместе конспект должен был
вполне заменить книгу, ибо и цель-то его была именно в замене книги. Поэтому
энергично, с величайшею точностью, торопливостью и вниманием, я, как только
ухватился за Фохта или за "Древность человеческого рода" Ч. Ляйэля,[38] я
начинал выбрасывать мысленно все лишнее, прибавочное, словесное, все