"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

литературные распространения, - это с одной стороны, а с другой - и все
остающееся, "нужное", фактически и идейно сжимал в передаче до последней
степени сжимаемости.
Мне неизвестно, поступали ли так другие читающие, но это все равно, -
идя другими путями, они срывали другие плоды! Но ничего подобного этому
"нахлынувшему чтению", какому-то "потопу" его, который все "срывал с
петель", ломал и переворачивал в старом миросозерцании, точнее - ни в каком
миросозерцании, а просто в старой лени и косности, я не запомню ни в
последующие годы в нижегородской гимназии, ни потом в университете. Должно
быть, не было уже этого возраста, святых этих лет, когда

И верилось, и плакалось,
И так легко, легко...
- Дубъовский, боуан, пошел, стань хожей в угол.
То есть "Дубровский, болван, пошел, стань рожей в угол".
Он не выговаривал некоторых букв. Дубровский, высокий, худенький
мальчик, был выше этого кряжевитого, низкорослого, масляного, бесшумного в
движениях (кот) учителя со старомодными бакенбардами. Благодаря тому, что он
преподавал математику, а следовательно, и мог каждого сбить в ответе и
свести к "богвану", каковое имя им выговаривалось страшно и грозно, мы,
бывало, все затихаем, как мертвая вода, перед его уроком.
Нам, читающим, он "богвана" уже не говорил. Вообще удивительная вещь:
мы их, учителей, ненавидели и боялись никак не менее, чем нечитающие, косные
мальчики. Но, должно быть, что-то и у учителей было в отношении "читающих"
учеников: я не помню ни одного случая, чтобы учитель, даже явно ненавидевший
подобного ученика, сказал ему, однако, какую-нибудь резкость или грубость,
закричал на него. Что-то удерживало. Я помню на себя окрик во 2-м классе
"Сивого":
- Я тебя, паршивая овца, вон выгоню!
Но это было до "чтения". Случай этот, крик директора, мне памятен по
причине первой испытанной мною несправедливости. В перемену мы бегали,
гонялись, ловили друг друга по узкому длинному коридору между классами. Все
это делают массою. Да и как иначе отдохнуть от сидения на уроке? Но когда в
некоторые минуты шум и гам сотен ног становятся уже очень непереносимы для
слуха надзирателя (что понятно и извинительно), он хватает кого-нибудь за
рукав и, ставя к стене или двери, кричит:
- Останься без обеда!
Это сразу останавливает толпу, успокаивает резвость и смягчает
действительно несносный для усталого надзирателя гам беготни и стукотни. Это
хорошо и так нужно. Но схваченный и поставленный к стене явно есть "козлище
отпущения", без всякой на себе вины, ибо точь-в-точь так же бегали двести
учеников. Это знают и надзиратель и ученики: но для "проформы" такого
гипотетического "безобедника" после всех уроков, на общей молитве всей
гимназии, все же вызывают перед директора (в этом и суть наказания),
говорят; "Вот бежал по коридору в перемену" (то есть худо, что не шел
степенно), после чего директор обычно говорил: "Веди себя тише" - и
отпускал, в отличие от других настояще виновных учеников. Когда я вышел
перед директора, совсем маленький, и он, такой огромный и с качающимся
животом и звездою на груди, закричал: "Я тебя, паршивая овца, вон выгоню!" -
то мне представилось это в самом деле кануном исключения из гимназии! И за