"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу авторалитературные распространения, - это с одной стороны, а с другой - и все
остающееся, "нужное", фактически и идейно сжимал в передаче до последней степени сжимаемости. Мне неизвестно, поступали ли так другие читающие, но это все равно, - идя другими путями, они срывали другие плоды! Но ничего подобного этому "нахлынувшему чтению", какому-то "потопу" его, который все "срывал с петель", ломал и переворачивал в старом миросозерцании, точнее - ни в каком миросозерцании, а просто в старой лени и косности, я не запомню ни в последующие годы в нижегородской гимназии, ни потом в университете. Должно быть, не было уже этого возраста, святых этих лет, когда И верилось, и плакалось, И так легко, легко... - Дубъовский, боуан, пошел, стань хожей в угол. То есть "Дубровский, болван, пошел, стань рожей в угол". Он не выговаривал некоторых букв. Дубровский, высокий, худенький мальчик, был выше этого кряжевитого, низкорослого, масляного, бесшумного в движениях (кот) учителя со старомодными бакенбардами. Благодаря тому, что он преподавал математику, а следовательно, и мог каждого сбить в ответе и свести к "богвану", каковое имя им выговаривалось страшно и грозно, мы, бывало, все затихаем, как мертвая вода, перед его уроком. Нам, читающим, он "богвана" уже не говорил. Вообще удивительная вещь: мы их, учителей, ненавидели и боялись никак не менее, чем нечитающие, косные мальчики. Но, должно быть, что-то и у учителей было в отношении "читающих" учеников: я не помню ни одного случая, чтобы учитель, даже явно ненавидевший закричал на него. Что-то удерживало. Я помню на себя окрик во 2-м классе "Сивого": - Я тебя, паршивая овца, вон выгоню! Но это было до "чтения". Случай этот, крик директора, мне памятен по причине первой испытанной мною несправедливости. В перемену мы бегали, гонялись, ловили друг друга по узкому длинному коридору между классами. Все это делают массою. Да и как иначе отдохнуть от сидения на уроке? Но когда в некоторые минуты шум и гам сотен ног становятся уже очень непереносимы для слуха надзирателя (что понятно и извинительно), он хватает кого-нибудь за рукав и, ставя к стене или двери, кричит: - Останься без обеда! Это сразу останавливает толпу, успокаивает резвость и смягчает действительно несносный для усталого надзирателя гам беготни и стукотни. Это хорошо и так нужно. Но схваченный и поставленный к стене явно есть "козлище отпущения", без всякой на себе вины, ибо точь-в-точь так же бегали двести учеников. Это знают и надзиратель и ученики: но для "проформы" такого гипотетического "безобедника" после всех уроков, на общей молитве всей гимназии, все же вызывают перед директора (в этом и суть наказания), говорят; "Вот бежал по коридору в перемену" (то есть худо, что не шел степенно), после чего директор обычно говорил: "Веди себя тише" - и отпускал, в отличие от других настояще виновных учеников. Когда я вышел перед директора, совсем маленький, и он, такой огромный и с качающимся животом и звездою на груди, закричал: "Я тебя, паршивая овца, вон выгоню!" - то мне представилось это в самом деле кануном исключения из гимназии! И за |
|
|