"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

благородных, знаний безграничных, жизни светлой и возвышенной. Еще
"подальше" манила нас какая-то благоустроенная и мудрая жизнь народа нашего,
или, точнее, всех народов, "человечества". "Но только для этого надо
трудиться; этого еще нет; злые люди мешают". Когда потом, в старших классах
гимназии, я читал у Щеглова и Чичерина о Кампанелле и Томасе Море, о
"Республике" Платона,[42] то это вошло в мою душу как что-то давно знакомое.
И я замечу для историков, что все эти и подобные построения до того
естественны и непременны у человека в известную фазу его развития, в фазу
среднюю и сливающуювсяв между научным званием и мечтательностью, между
отчуждением от действительности и верою в идеал!

..................................................

Увеличивая масштаб, скажу так; готовили из нас полицеймейстеров, а
приготовили конспираторов; делали попов, а выделали Бюхнеров; надеялись
увидеть смиреннейших Акакиев Акакиевичей, "исполнительных и аккуратных", а
увидели бурю в молнии... Масштаб надо уменьшить, чтобы не впасть в
хвастовство, но суть была именно такова. Ведь недаром и есть в психологиях
глава о "свободной воле", и глава эта не выкидывается даже в семинариях. Но
там она "проходится", а мы ее показали. "Зачем же, наставнички, вы позабыли
собственную главу в преподавании? Или относились к ней как к какой-то
словесной схоластике, без того реального чувства, каковое вы сохраняли к
чудесам Феодосиев и Антониев? Ну, а мы сохранили реальное отношение к
свободной воле. И квиты, даже научно квиты".
Начальство, министерство, целая половина России вчера удивлялись этим
"злым плодам учения". "Готовили одно, а вышло другое". Почему? Как? Но дело
в том, что решительно всякое учение, как бы его ни кастрировали, ни
обрабатывали "педагогически", содержит, однако, в себе непременно взрывчатые
силы маленького или большого "renaissance'а", реформации, революции и т. д.;
оно содержит определенные и не могущие быть выкинутыми из программы сведения
против всяческой темноты, закорузлости, традиционности, прямых обманов и
лжи, какие вошли, и тысячелетне вошли, во весь уклад старой Европы. Ну,
например, эти 100 000 доказанных лет от сотворения мира? Красота маленьких
республик Греции и Италии? факт свободной воли? Да и это ли одно? А идеалы
литературы и поэзии? "Мертвенность" или "консервативность" школы может
заключаться в том только, что все это будет упоминаться глухо, на эти отделы
будет накинут покров схоластики. Но не упомянуть об этом все-таки
невозможно: просто эти отделы науки, вечного и повсюдного знания! Но
преподаватели-то прошли это глухо и мертвенно, а ученики взяли да и оживили!
Влили сок и кровь в слова! Возвели школу к реальному!
Для темных и старых сил истории есть только один выбор: не учить вовсе,
похоронить науку совсем! Открывать не то чтобы "охранительные" школы, а не
открывать вовсе никаких школ. Это можно, то есть можно повести Россию к
эпохе печенегов и половцев, к состоянию Кореи или Китая. Можно и это, но
ценою бытия, жизни, ибо мертвые, неживые куски истории проглатываются живыми
организмами. Тут и биология и Бог - и с этим не справиться ни мудрецам, ни
хитрецам, ни повелителям.
- От кого, от кого я мог ожидать этого, а уж не от Михайлова, -
воскликнул удивленно директор Вишневский, узнав об аресте и заключении в
тюрьму этого "украшавшего гимназию" ученика в первые же месяцы по окончании