"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

курса в ней. Заключение в тюрьму было на политической почве: в ту пору для
этого достаточно было иметь на столе К. Маркса или что-нибудь из Лассаля,
быть в дружбе с кем-нибудь из "ходивших в народ с книжками".
Этого Михайлова я помню: белый, умеренно полный, благовоспитанный,
спокойный. Безукоризненных успехов и поведения. Да и мой репетитор Н. А.
Николаев не спускался ниже 2-го ученика, то есть был лучшим в своем классе,
а в "поведении" тоже был довольно осторожен. Эта настороженность протеста и
негодования вообще была "тоном" гимназии, обусловленным жестоким давлением
сверху, бесцеремонностью и нечистоплотностью грозившей расправы. Но под
льдом снаружи бежала тем более горячая вода внутри. Я не помню во все
последующие годы, ни в нижегородской гимназии, ни в Московском университете,
этой силы протеста, этой его определенности и упорства.

* * *

Было 11 часов ночи, когда пароход подвалил к Симбирску. Все собирались
спать. Но я решился выйти.
Огни города были высоко-высоко над водою. Я знал "подъем" туда, на
гору, по которому поздним вечером я подымался долго-долго, когда в 1871 году
приехал сюда с братом учителем. Нечего и думать было взойти туда; для этого
надо часы (взад и вперед). Но я решился все-таки сойти на берег.
Ничего не узнаю: все ново. Только вот этот огромный, сложный
(зигзагами) въезд-подъем. Я оглянулся на пароход и пристань: да, это мостки
к пристани такие длинные; они были и тогда, когда, бывало, мы с
которым-нибудь товарищем или с моим любимым репетитором ходили на эту самую
пристань "в гости" к отцу его, служившему на пароходной конторке. Это мы
часто делали, раза два в месяц. И после длинного утомительного пути так-то,
бывало, обрадуешься, когда завидишь эти мостки-сходни.
- Сейчас сядем, - и чай с малиновым вареньем.
На обратном пути взбираться было ой как трудно! А кругом, в верхних
частях спуска, вишневые сады. Спуск был очень сложен и, кажется,
"неблагоустроен" - ради чего можно было с главной дороги сойти в сторону и
пробираться какими-то "сокращенными путями", которые на деле оказывались
удлиненными, но зато более интересными, именно; попадались сады не
огороженные или с совсем сломанным забором, в которые мы заходили "по пути"
и совершенно невольно. Завидев здесь такую бездну вишен, какой нам в не
случалось никогда видать дома или у себя в маленьких садах, вишен,
по-видимому, никому не принадлежащих и во всяком случае не охраняемых, мы
торопливо наполняли ими подолы рубашек, в то же время наполняя и рот. Не
понимаю, как мы не отравились: ведь в вишнях содержатся крошечные дольки
амильной кислоты, и если съесть их бездну, то отравишься. Но мы положительно
съели бездну. Помню, один вечер мы так увлеклись, что и не заметили, как
наступила ночь. Со мной был "Kropotini italio". Мы и не сумели бы выбраться
из сада, решительно неизмеримого и стоявшего "где-то"; а главное, боялись
поздно за полночь постучаться к своим грозным хозяйкам. Тогда мы решили
переждать здесь ночь. Думали, так, проговорим. Но "объятия Морфея" (иначе не
выражался о сне мой товарищ) потребовали себе жертвы. Между тем с каждым
получасом становилось холоднее. И земля была холодна. Легли отдельно и
рядом - холодно. А спать хочется. Мы сняли свои мундирчики и, сделав из них
одеяло (пуговицы одного мундира в петли другого), покрылись сей