"Василий Петрович Росляков. Один из нас (Повесть) " - читать интересную книгу автора

полированные поручни трамвая. Это продолжение чудес, которые приходят к
нам с каждым новым днем.
Да, мир, в котором мы живем, прекрасен.
Мы с гордой небрежностью открываем стеклянную дверь института,
сбегаем в подвальный этаж раздевалки и оттуда, не торопясь, поправляя на
ходу волосы, поднимаемся на первый этаж, чтобы до звонка обменяться
приветствиями с однокурсниками.
Сегодня здесь что-то произошло. Молодые умы, обычно фланирующие по
лестницам и коридорам, сегодня толпятся у стены, густо лепятся друг к
другу. Через их головы видим гигантскую газету - "КОМ-СО-МО-ЛИЯ". Тянется
она по всей стене до конца коридора. По своим размерам, по краскам, по
вдохновенным росчеркам и рисункам все это не было стенной газетой. Это
было произведение искусства.
Коля, задрав голову, выставив острый кадычок, ищет мою руку. Как дети
держась за руки, мы продвигаемся вдоль толпы.
"Комсомолия" кричит о Ферганской долине, о Ферганском канале. Газета
бьет в глаза Ферганой. Песни и верблюды! Азиатские головы в тюбетейках и
тюрбанах, тачки и кетмени. Люди в пестрых халатах с поднятыми к небу
иерихонскими трубами - карнаями. Студенты в пустыне! Наш друг Камиль
Файзулов! Девушка из Коканда!.. И над всем этим, поверху, красными
литерами словарь Ферганы. Солнце - куйош! Человек - инсон! Хлеб - нон!
Вода - сув! Небо - осимон!
Да, мир, в котором мы живем, прекрасен. Но, видно, не дано человеку
найти раз и навсегда одно-единственное счастье. Сегодня ударили по нему
красные полотна "Комсомолии", и оно как-то потускнело, сузилось, и
замаячила перед нами иная жизнь, иной мир; Он позвал нас знойным голосом
Ферганы, взбаламутил и спутал наши мысли и наши мечты.
Нет, не удается понять сегодня, о чем говорит профессор. Я слежу
только за его жестами, на которые вчера еще не обратил бы внимания. В
аудитории вкрадчивый шелест, шепот. Но Коля невозмутим. Он слушает и
пишет. Лицо его то обращено к профессору, то склоняется над конспектом.
Вниз - вверх, вниз - вверх. Словно птица, что пьет из дорожной колеи на
утренней зорьке.
И все же, и все же. На полях его тетрадки появляется слово "солнце".
Он толкает меня локтем и ставит после "солнца" вопрос. Я шепчу на ухо:
"Куйош". Коля ставит таре и затем новое слово - "куйош".
Фергана, Фергана!
А вечером встреча со студентами - участниками ферганской стройки. Но
об этом я ничего не могу рассказать. У меня и сейчас еще нет таких слов.
Я скажу только, что не было в мире людей прекраснее этих - загорелых
и умных незнакомых наших товарищей, живущих с нами под одной крышей.
Один за другим проходили они в президиум, и шепот проносил над
густыми рядами их имена: это Млечный, это Голосовский, Чернов, Бокишев,
Леванчук... И среди них неуклюже прошаркал к столу башковитый наш гений
Зиновий Блюмберг. Смущенные и очень скромные, они садились слева и справа
от седой большевички, нашей ректорши...
Вечер закончился ночью. По Ростокинскому проезду, будя уснувших птиц,
хлынула гулкая молодая толпа, разбудораженная романтикой далекой Ферганы.
Трамвай скрежетал в ночи, возвращая нас домой по аллее листопада.
Чернели клены, тускло повторялись фонари в черном глянце асфальта. На