"Михаил Рощин. Елка сорок первого года; Таня Боборыкина и парад Победы (Два рассказа из прошлого) " - читать интересную книгу автора

по воде, искал какое-то свое место или должен был подойти к берегу. Не знаю.
На всю почту вдруг зазвонил своими блестящими чашками деревянный
телефон, женщины разом кинулись с балкона на его зов.
Такая вот была история. Летчик был знаменитый, потом уже Герой
Советского Союза. Сто лет спустя, когда стал собирать марки, я увидел,
узнал его лицо на мелкой марочной миниатюре и прочел там его знаменитую
фамилию. Здесь она необязательна.
Вскоре отец вдруг приехал из Ленинграда. Он поступил в академию, снял,
как тогда говорили, маму с работы, сказал, что надо собираться: мы все
поедем в Ленинград. Не знаю их разговоров с мамой, никаких ссор между ними
не было. Меня он ни о чем не спрашивал, я сам тоже не рассказывал, - что
было рассказывать? Про краснокрылый самолет?.. Отец вернулся чуть иным,
более спокойным, их встречи с дядей Сашей тоже не были
тревожно-заговорщицкими. В доме стало веселей и привычней. Например, всегда
в воскресенье, когда родители дома, мы с Ингой бежали к ним в спальню, и
разрешалось забраться на их большую, высокую кровать и прыгать то на отца,
то на маму, устраивая общую возню, щекотанье и барахтанье, кучу-малу.
Счастливые были минуты!..
Потом жизнь развела нас и семью Леоновых далеко. Пока отец работал в
войну на своем заводе, кочевал из Крыма на Кавказ (по кавказским базам
флота, где надо было восстанавливать приходившие из боевых походов корабли),
а мы тем временем кочевали в двух долгих эвакуациях, дядя Саша в Москве
поднимался по служебной лестнице, дойдя уже до генерала и занимая кабинет на
Лубянке. Жили они с Шурой в большой новой квартире, хоть и в старом доме, на
Чистых Прудах.
Шура была так же красива, замечательно одета, весела, и низкорослый,
кругловатый, с нашлепками рыжих волос с боков лысины Саша смотрелся рядом не
очень для него выигрышно. Шура работала с ним в том же лубянском доме и
хвастала маме каким-то военным званием, полученным за войну, - майора,
кажется. Ей очень шло быть майором, но, к сожалению, в форме мы ни разу ее
не видели.
Когда мы вернулись в Москву, вернулась и дружба. Саша с особой охотой
любил бывать у нас, приезжал то к обеду, то к ужину.
Наверное, потому, что у них не было детей, а он обожал возиться с
Ингой, меня расспрашивал о школе, об отметках. Нахваливал мамины борщи
и пирожки. Приносил в подарок американскую знаменитую колбасу в высоких
красных банках, где на крышке был впаян ключик, и ключиком надо было
отрезать жестяную ленточку, чтобы снялась крышка.
С отцом они по-старому удалялись на балкон, желая поговорить: наша
Рогожская застава гремела шестью маршрутами трамваев и сотнями машин.
Разговоры их, похоже, бывали опять невеселы, оба замыкались и мрачнели, и
Саша предпочитал вернуться к возне с маленькой Ингой на ковре или диване.
Словом, дядя Саша был, несомненно, друг, и мои отношения с ним были
наилучшие. Мы редко, но бывали у них на
Чистопрудном. Он получал по особому списку новые книги, и часто мне
везло: я заставал два-три пакета в жесткой бумаге, замотанных веревкой, и
мне разрешалось их раскрывать, разбирать книги, брать почитать что хотелось.
Грех, но моя первая в жизни кража книги случилась из-за этих дяди Сашиных
свертков. Я раскрыл очередной пакет и увидел новенькую, только что после
войны изданную книгу