"Филип Рот. Болезнь Портного " - читать интересную книгу автора

сконцентрировал все свое внимание на этом маленьком спектакле. - Посмотри на
него! Можно подумать, что его мать - шестидесятилетняя королева красоты.

Раз в месяц отец берет меня с собой в баню, где он пытается разрушить -
при помощи пара, мочалки и последующего долгого сна - пирамиду раздражения,
в которую он превратился за несколько недель тяжкого труда. Мы запираем свою
одежду в шкафчиках, расположенных на верхнем этаже бани. Перпендикулярно
шкафчикам тянутся ряды металлических топчанов, на которых под белыми
простынями лежат, похожие на погибших в страшной катастрофе, те, кто уже
побывал в нижнем кругу. Если бы не громовые раскаты пердежа и сморканья, то
и дело прорезающие помещение автоматными очередями - если бы не эти
непристойные звуки, я решил бы, что нахожусь в морге, и меня почему-то
заставляют перед смертью раздеться. Стараясь не глядеть на трупы, я,
неуклюже подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, пытаюсь как можно
скорее снять трусы, чтобы никто не успел заметить бледно-коричневый след от
какашек, который я, к великому своему огорчению и разочарованию, обнаруживаю
внутри своих трусов с неизменным постоянством. Ох, доктор, я подтираюсь и
подтираюсь, и подтираюсь... Это отнимает у меня, пожалуй, больше времени,
чем сам процесс испражнения; я расходую столько туалетной бумаги ("как будто
она на дереве растет", - ворчит обычно мой завистливый папа); я подтираюсь
до тех пор, пока мое очко не становится малиново-алым; но, несмотря на все
эти усилия, я, каждый вечер надеясь положить в корзину для грязного белья
трусы, глядя на которые мама могла бы подумать, что они обтягивали задницу
ангела, - я кладу в корзину для белья (преднамеренно ли, герр доктор? Или
это неизбежность?) вонючие трусы мальчишки.
Но здесь-то, в турецкой бане - чего я нервничаю? Здесь нет женщин. И
гоев нет. Не о чем печалиться. Следуя за белой задницей отца, я выхожу из
раздевалки и по металлической лестнице спускаюсь в чистилище, где из моего
отца выпарят и выхлещут все муки страхового агента, главы семьи и еврея.
Внизу мы огибаем ворох простыней и гору мокрых полотенец, папа толкает
плечом массивную дверь, и мы оказываемся в темном, тихом помещении, в
котором пахнет душистой травой. Слышны звуки и, напоминающие вялые
аплодисменты публики после сцены смерти в какой-нибудь трагедии: это два
массажиста истязают своих узников, растянув их на мраморных столах. Они
отвешивают своим жертвам звонкие шлепки, они месят их будто глину, они
медленно выкручивают им руки и ноги, словно пытаясь выдернуть все суставы -
я заворожен этим зрелищем, но продолжаю идти за отцом. Миновав бассейн -
небольшой зеленоватый куб обжигающе-холодной воды, - мы подходим, наконец, к
парной.
Папа открывает дверь, и меня вдруг обдает дыханием доисторических
времен - тех времен, когда на Земле еще не было пещерных людей и морских
чудищ, которых мы изучали в школе; времен, когда Земля была гигантским
болотом, окруженным испарениями, сквозь которые не пробивался ни один
солнечный луч. Пройдет еще целая вечность, прежде чем здесь появится
человек. В мгновение ока я теряю личность. Я уже не маленький
мальчишка-жополиз, который бежит после школы домой с пятерками в дневнике,
не ревностный наивный мальчуган, пытающийся подобрать ключи, которые
раскрыли бы ему тайну за семью печатями: как заслужить одобрение мамочки? Я
перенесся в доисторические влажные времена, когда еще не было семей в
нынешнем их виде, когда не было туалетов и трагедий, характерных для наших