"Филипп Рот. Профессор желания" - читать интересную книгу автора

душевный покой? Я-то не теряю! А наши серьезные, сводящие с ума дискуссии о
второй мировой войне, во время которых я пытаюсь объяснить - и отнюдь не
всегда спокойно - этим двум само* довольным сторонницам нейтралитета, что
происходило в Европе, когда мы все подрастали. Разве не Элизабет, более
неистовая (и наивно-бесхитростная), чем Бригитта, настаивает, даже когда я
начинаю терять терпение, что в этой войне были виноваты все? Как же не
сказать после этого, что она не просто теряет душевный покой, а с утра до
вечера только и думает о том, чтобы вогнать себя в это состояние?
После "несчастного случая" (так мы написали в телеграмме родителям
Элизабет, когда ее сшиб грузовик, и она сломала руку и получила легкое
сотрясение всего через шестнадцать дней после того, как я переехал из Тутинг
Бека на цокольный этаж к девчонкам) я продолжаю вешать свой твидовый пиджак
в ее шкаф и спать на ее кровати. Я свято верю в то, что остаюсь здесь только
потому, что, находясь в состоянии шока, просто не способен никуда двигаться.
Каждый вечер я пишу под носом у Бригитты письма в Стокгольм, в которых
пытаюсь объясниться с Элизабет. Вернее, я сажусь за машинку, чтобы начать
писать работу о причинах упадничества поэзии скальдов, которую мне скоро
надо сдавать своему наставнику по исландским сагам. Вместо этого я ловлю
себя на том, что пишу Элизабет. Я говорю ей, что не думал, что она только
пыталась доставить мне удовольствие, а считал по простоте душевной, что, как
Бригитта и я сам, она, прежде всего, получала удовольствие сама. Снова и
снова - в метро, в пабе, на лекциях, - я достаю ее самое первое письмо,
которое она написала, сидя в своей спальне, как только вернулась домой, и
разглаживаю его, чтобы перечитать строки, написанные словно рукой школьницы.
При этом я каждый раз вспоминаю Сакко и Ванцетти. Каким же идиотом я был,
каким слепцом, каким бесчувственным! *"Дlska-de David!" <*Любимый (швед.)>
начинает она и потом на своем английском объясняет, что влюбилась в меня, а
не в Гитту, и ложилась в постель с нами двумя только потому, что этого хотел
я, и что она сделала бы все, что я хочу... и, добавляет она мельчайшим
почерком, она боится, что сделает это, если ей придется вернуться в Лондон.

"...Я не такая сильная, как Гитта. Я только слабая Бетта и ничего не
могу с этим поделать. Я чувствовала себя, как и аду. Я влюбилась, а то, что
я делала, не имело ничего общего с любовью. Мне казалось, что я теряю
человеческий облик. Я чувствую себя так глупо, и мой английский кажется мне
чудовищным, когда я на нем пишу. Я прошу извинения за это. Я знаю, что
никогда в жизни не должна делать то, что мы трое делали. Так что, глупая
девчонка извлекла какой-то урок.
Дин Бетта"

А под этим запоздалое прощение:
"Tusen pussar och kramar" - тысячу раз целую и обнимаю.
В моих собственных письмах я снова и снова притаюсь в том, что не сумел
разглядеть природы ее чувств ко мне и глубины моих чувств к ней! Я пишу, что
это "непростительно", "печально" и, вместе с тем, "странно", а когда,
осознав свою ошибку, чувствую, что подступают слезы, называю это "ужасным".
И я действительно так считаю. В свою очередь это приводит к тому, что я
пытаюсь вселить в нас обоих надежду, сообщив ей, что нашел себе комнату (на
днях я собираюсь начать поиски) при университете, а поэтому она должна
писать мне туда - если вообще захочет мне еще писать, - а не по старому