"Филипп Рот. Профессор желания" - читать интересную книгу автора

того, как сила куртизанки исходит от Элен, ощущающей себя объектом
поклонения), но, когда она закручивает свои волосы мягким узлом и чертит
черную линию над ресницами (хотя сами по себе ее глаза не больше и не ярче,
чем у Элизабет), когда она надевает дюжину браслетов и, словно Кармен,
завязывает вокруг бедер шелковую косынку с бахромой, и все это, чтобы выйти
и купить к завтраку несколько апельсин, это производит на меня определенное
впечатление. Меня всегда волновала женская красота, но красота Элен не
только интригует и возбуждает, она тревожит меня, делает глубоко
неуверенным. Элен подавляет меня тем, что авторитетно заявляет о своей
красоте, утверждает ее и подчеркивает ее своеобразие. Я подозреваю, что в
своем воображении она наделяет себя исключительным правом и отводит себе
особое место. Ее понимание себя и своего жизненного опыта кажется мне иногда
банальным, и, в то же время, это делает ее привлекательной и полной
очарования. Возможно, она и права.
- Как же случилось, - спрашиваю я, все еще с надеждой выяснить, что
является вымыслом в истории с ее прошлым азиатским романом. - Как случилось,
что ты рассталась с прекрасной колониальной жизнью, Элен?
- Я была вынуждена.
- Потому что деньги, которые ты унаследовала, сделали тебя независимой?
- Это паршивые шесть тысяч долларов в год, Дэвид. Да любой скромный
преподаватель колледжа зарабатывает не меньше.
- Я имел в виду, что ты, возможно, решила, что молодость и красота не
всегда будут вести тебя по жизни.
- Послушай, в детстве школа ничего для меня не значила. И семья моя
была самая обычная - милая, скучная, правильная. И жили мы испокон века на
Ферн-хилл-менор-роуд, 18. Единственным развлечением было время, когда мы
садились за стол. Каждый вечер, когда мы приступали к десерту, отец
спрашивал: "И это все?", и мама начинала плакать. И вот, когда мне было
восемнадцать лет, я встретила зрелого мужчину. Он был очень привлекательным,
знал, как со мной разговаривать, мог меня многому научить, понимал меня, как
никто другой. Он прекрасно со мной обращался, вовсе не был тираном. И я
влюбилась. Через две недели знакомства. Такое случается не только со
студентками. И он сказал: "Почему бы тебе не поехать со мной?" И я ответила:
"Да".
- Самолетом? _
- Только не в этот раз. Представь себе: феллация в туалете первого
класса посреди Тихого океана. Но знаешь, что я тебе скажу. Первые шесть
месяцев совсем не были похожи на пикник. Но я не жалею об этом. Понимаешь, я
была воспитанной девочкой из Пасадены, в юбке из шотландки и кожаных
туфельках... Дети моих друзей были почти одного возраста со мной,
неврастеники, но практически моего возраста. Я была так напугана, что даже
не могла научиться есть палочками. Помню, однажды ночью, после моей первой
большой вечеринки с кокаином, я каким-то образом очутилась в лимузине с
четырьмя "голубыми" - четырьмя англичанами в платьях и золотых комнатных
туфлях. Я умирала со смеху. "Это же сюрреализм", - повторяла я все время, -
"сюрреализм", пока самый пухлый из них, взглянув на меня сверху вниз через
лорнет, не сказал: "Конечно, это сюрреализм для тебя, дорогая, в твои
девятнадцать".
- И все-таки, почему ты вернулась?
- Я не могла так жить.