"Филипп Рот. Профессор желания" - читать интересную книгу автора

что среди младшего преподавательского состава стали распространяться слухи,
что я принимаю сильнодействующие препараты. После защиты диссертации я
читаю, наряду с курсом "Введение в художественную литературу" для
первокурсников, обзорные лекции по литературе двум группам второкурсников. В
конце семестра, когда мы начали работать над рассказами Чехова и я стал
зачитывать вслух отрывки, на которые хотел обратить особое внимание своих
студентов, и вдруг обнаружил, что каждое предложение содержит намек на мое
собственное состояние, как будто к этому моменту каждый слог, который я
произносил про себя или вслух, сначала должен был просочиться через мои
неприятности. И тут я начал грезить наяву. Фантазии были обильными и
неуемными. Я думаю, они были навеяны стремлением к чудодейственному
спасению. Я возвращался в прошлые жизни, которыми жил так давно, полностью
перевоплощался в другого человека. Мне казалось, что я даже доволен тем, что
нахожусь в депрессии и не в состоянии воплотить в жизнь даже самую скромную
из фантазий.
"Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно
исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или
добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе". Я начал
спрашивать своих студентов, как они понимают эти строки и, слушая их ответы,
заметил, что в дальнем углу аудитории спокойная сладкоречивая девушка, моя
самая умная и хорошенькая (самая скучающая и высокомерная) студентка ест
конфеты и запивает их кока-колой. "Не ешь всякую ерунду", - мысленно говорю
я ей, и перед моими глазами возникает картина: мы вдвоем сидим на террасе
"Гритти" и, прищурившись от мерцающего света, смотрим через Большой канал на
золотистый фасад чудесного маленького палаццо, где мы сняли уединенную
комнатку... Мы обедаем. Наш обед состоит из спагетти и нежных кусочков
телятины, украшенных лимоном... Мы за тем самым столиком, где Бригитта и я,
самонадеянные нервозные юнцы, не старше этих мальчиков и девочек, обедали в
тот день, когда, потратив уйму денег, отмечали наш приезд в Италию
Байрона...
Тем временем, другой мой способный студент объясняет, что имеет в виду
помещик Алехин, когда в конце рассказа "О любви" говорит: "... и более
важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем
смысле".
- Он сожалеет, что не отдался своим чувствам и не последовал за
женщиной, которую любит. Теперь, когда она уехала, он раскаивается в том,
что его совесть, сомнения и робость помешали ему признаться ей в своей любви
из-за того, что она была уже замужем и была матерью, - говорит студент.
Я киваю, но не выражаю своего одобрения, и умный парень выглядит
обескураженным.
- Я не прав? - спрашивает он, покраснев.
- Нет, нет, - говорю я, а сам в это время думаю: "Что вы делаете, мисс
Роджерс, жуете конфеты с орешками? Мы должны были бы потягивать белое
вино..." И тут мне приходит в голову мысль, что, наверное, вот так же, как
мисс Роджерс, скучала и Элен, когда была студенткой, до тех пор, пока тот
мужчина - человек, который был почти в два раза старше меня! - не сорвал ее
с учебы и не бросил в жизнь, полную романтических приключений...
Позже, оторвавшись от чтения вслух отрывка из "Дамы с собачкой", я
смотрю в глаза толстой серьезной еврейской девушки из Беверли-Хиллз, ловлю
ее невинный, неподкупный взгляд. Весь год она сидит в первом ряду и