"Филипп Рот. Профессор желания" - читать интересную книгу автора

это заблуждение.
- Доктор Клингер, уверяю вас, я нахожусь под слишком большим влиянием
Чехова в данный момент, чтобы меня в этом подозревать. Из "Дуэли" и других
рассказов я знаю все, что нужно знать о тех, кто совершает ошибки,
поддавшись чувственному влечению. Я читал также и знаком с мудрыми мыслями
западных писателей на этот счет. Я даже учил этому студентов. И проверял это
на практике. Но, как с юмором писал Чехов, "храни нас Бог от всяких
обобщений".
- Спасибо за лекцию по литературе. Скажите мне, Мистер Кепеш, вы
действительно находитесь в депрессии из-за того, что случилось с ней - как
вы думаете, по вашей вине, - или только пытаетесь доказать, что у вас есть
чувства и совесть? Если так, не переусердствуйте в этом. Потому что эта Элен
была обречена на то, чтобы провести ночь в тюрьме, рано или поздно. Задолго
до того, как встретила вас. Похоже, что она и вас выбрала только для того,
чтобы найти защиту от возможных унижений. И вы это знаете не хуже меня.
Но что бы он ни говорил, как бы не пытался острить, шутить, быть
обаятельным, чтобы заставить меня не думать о моей женитьбе и разводе, я так
и не смог избавиться от самобичевания, когда до меня дошли слухи о том, что
та, которая когда-то была принцессой Востока, из-за нездоровья превращается
в злую каргу. Я узнаю о том, что у нее хроническое воспаление слизистой
полости носа, которое не поддается лечению никакими лекарствами, и ей
приходится постоянно держать платок у носа - у трепещущих ноздрей, которые
раздувались словно от ветра, когда она испытывала блаженство. Я слышу о том,
что кожа ее покрыта сыпью. Сыпью покрыты ее ловкие пальцы ("Тебе так
нравится?... а так?... о, тебе это нравится, мой дорогой!"), и пухлые милые
губы. ("На что ты прежде всего обращаешь внимание, когда смотришь на лицо?
На глаза или рот? Мне приятно, что ты сначала обратил внимание на мой рот".)
Но кара постигла не только Элен. Я почти совсем лишился аппетита и с момента
развода страшно похудел и ослаб.
- Я совершенно напрасно вернулся сюда из Европы, мне не следовало этого
делать, - говорю я Клингеру, который по моей просьбе выписал мне
антидепрессант, поднимающий меня по утрам, но из-за которого я не в своей
тарелке чувствую себя весь оставшийся день.
- Мне надо было решиться и стать сутенером Бригитты. Тогда я был бы
здоровым и счастливым членом общества. Кто-нибудь другой мог бы рассказывать
о великих шедеврах, повествующих о разочарованиях и самоотречении.
- Да? Вы предпочли бы быть сводником, а не адъюнкт-профессором?
- Это с вашей точки зрения.
- Изложите свою.
- Что-то во мне воспротивилось этому, - говорю я в порыве
безнадежности, - до того, как я успел это понять и претворить в жизнь... Я
удушил это... убил. А зачем? Зачем нужно было это убийство?
В последовавшие за этим недели я продолжаю пытаться объяснить в
промежутках между телефонными звонками это что-то, о чем в своем безнадежном
и измученном состоянии продолжаю думать, как об умерщвленном. Теперь я со
всеми подробностями рассказываю не только об Элен, но и о Бригитте. Я
вспоминаю Луиса Елинека, даже Герберта Братаски, говорю о том, что каждый из
них значил для меня, что меня волновало и тревожило, и как у меня
складывались отношения с каждым из них. "Ваша галерея проказников" называет
их Клингер однажды на двадцатой или тридцатой неделе наших дебатов.