"Жюль Руа. Штурман (Перевод с французского В. Козовово) [D]" - читать интересную книгу автора

Он толкнул дверь своего домика и тут вдруг вспомнил о незнакомке с
ВэндонЭли. Он даже не спросил, как ее зовут, но не жалел об этом. Ведь так
ему будет казаться, что это лицо, склонившееся над ним в глубокой ночи,
только пригрезилось, когда он лежал, зарывшись носом и ладонями в
свекольную ботву. Что значило имя? Имя ничего не добавило бы. Знай он ее
имя, он, быть может, не решился бы обнять эту женщину с такой нежностью.
Нет, нежность не то слово. Вовсе не нежность была в этом объятии, но дикая
неукротимость животного, у которого одно чувство сменяет другое без
всякого перехода. Ускользнув от смерти, он тут же ринулся в жизнь.
Он представил себе незнакомку в зеленом халатике, который она все время
запахивала на груди, маленькие ноги в домашних туфлях, ее сонное лицо,
растрепанные волосы. Должно быть, она совсем молоденькая, и ей так трудно
было не закрыть снова глаза, не погрузиться в сон, который нарушил
настойчивый звонок. А гул бомбардировщиков, круживших на небольшой высоте
над соседней базой, наверное, нисколько ей не мешал. Иногда во время полета,
когда штурман был уверен в маршруте, он позволял себе минутный отдых и
старался представить, какие сны видят мужчины и женщины в спящих селениях,
над которыми пролетал самолет. Склонившись в тусклом свете над своими
навигационными линейками, картами и компасом, он думал о том, что люди на
земле в ночном мраке предаются любви, и каждый раз испытывал горькое
чувство от сознания того, что втянут в какоето дело, которое лишает его
всех других радостей, кроме одной - достигнуть цели точно в назначенную
минуту или наверстать время, упущенное изза встречного ветра. Уже два года
он был отрезан от семьи, и никакая другая привязанность не согревала его
душу. В этой стране, языка которой он не знал, ему не на что было надеяться.
Вся предшествующая жизнь представлялась. ему навсегда отошедшей юностью,
образы которой двигались в зыбкой и обманчивой дымке сновидения. С войной
он вступил в иную пору своей жизни, где чувствовал себя беззащитным перед
лицом всякого рода врагов - как внутренних, так и внешних, и не было у него
иного прибежища, кроме товарищества.
Не то чтобы он не искал любви. Гдето в глубине его души любовь
продолжала жить, подобно скрытой ране или неутоленной жажде. Порою мысль о
ней вызывала у него вспышку жестокой иронии или же приступ меланхолии,
овладевшей им даже в полете. Но все попытки обрести любовь были напрасны. Он
не желал прибегать к тем приемам, которыми пользовались товарищи, обольщая
девушек в барах и добиваясь мимолетных свиданий, где они пускали на ветер
все, в чем штурман видел смысл встречи мужчины и женщины. И все же он
испытывал неясное сожаление, словно упустил чтото. Быть может, все дело
было в том, что он плохо знал английский язык? Ведь как бы правильно ни
говорила пофранцузски эта женщина, между ними всегда будет существовать
барьер - трудность выразить себя так, чтобы понял другой, и старание
избежать различных словесных тонкостей.
Он помешал угли, еще тлевшие в печке, которую вечером обычно
растапливал дневальный, и подбросил в нее полный совок. Потом вдруг
почувствовал страшную усталость и, не раздеваясь, растянулся на постели.
Тишина близящейся к утру ночи сразу обступила его, и он невольно застонал,
снова настигнутый мыслью обо всем происшедшем. Значит, он положил карандаш
на столик в тот самый момент, когда самолет затрещал. Он дернул шторку,
отделявшую его от пилота, и, хотя давно был готов к этому, с тех пор, как
посвятил себя профессии, которая могла привести только к одному - к