"Жюль Руа. Штурман (Перевод с французского В. Козовово) [D]" - читать интересную книгу автора

надстройками и навесами для машин; все было опутано, словно паутиной,
стеблями дикого винограда, где еще краснело несколько листочков. У штурмана
было сильное искушение сойти с велосипеда, но он не посмел. Правда,
незнакомка сказала ему: "До свидания", - голосом, в котором, пожалуй,
звучала просьба, но образ женщины, который он себе рисовал, не имел уже
ничего общего с реальностью, а именно встречи с реальностью опасался он,
воскрешая в памяти картины той ночи. Он мысленно сжимал незнакомку в
объятиях, впивался губами в ее губы, увлекал ее на диван, и он возвращался
к ней после каждой боевой операции. Он становился человеком, переставал быть
отверженным. "Если бы предки знали мою жизнь, - с улыбкой говорил он себе, -
они бы пожалели меня и придали мне смелости, чтобы я снова увиделся с ней".
Эта война не была похожа ни на одну из войн, что они пережили на своем веку.
Убивали, не видя убитых, и всякий раз нужно было приложить немало усилий,
чтобы поверить, что ты действительно сбрасываешь бомбы, а не имитируешь
бомбовой удар на учениях. И если тебя убивали, ты понятия не имел, кто
держал тебя в сетке прицела неведомого истребителяохотника или в
перекрестье неизвестной зенитки. Случалось, что твой же товарищ устремлялся
на тебя в кромешной тьме, ты не успевал избежать удара и смерть накрывала
вас обоих. А штурман та. вовсе никогда не прикасался к оружию. Для него
война состояла в том, чтобы определять курс, рассчитывать расстояния и
время, устанавливать по звездам местоположение самолета - и делать все это
в соседстве со смертоносным грузом, который в любую минуту мог взорваться.
Порой при мысли об этом сердце вдруг замирало; потом он пожимал плечами. Не
будь он штурманом - его послали бы еще куданибудь. Откажись он сражаться
- его расстреляли бы. Если бы он попытался уклониться от участия в этом
вселенском побоище, его повсюду преследовали бы, мучили. Лучше все же
сражаться в рядах тех, кто хоть както отстаивает свободу, провозглашает
уважение к человеческой совести. К тому же у штурмана не было выбора. Он
никогда не смог бы сродниться ни с каким другим народом, кроме своего, а
его народ страдал. Так он разрешил для себя этот вопрос. Не лучшим образом,
он сознавал это. Но как еще было выпутаться?

Через неделю после катастрофы, днем, он, испытывая некоторую тревогу,
нажал кнопку звонка в доме 27 по ВэндонЭли. Дверь открыла незнакомка, и
лицо ее осветилось внезапной радостью.
- Почему вы так долго не приходили?
- Боялся вас побеспокоить. И еще он спрашивал себя, какое чувство она
испытывала к нему и хотела ли его повидать.
- Я уже тревожилась. Думала, может, вы заболели. Входите.
Он боялся, что у нее в гостях ктонибудь из друзей или соседей. В таких
случаях на лице у него появлялось смущенное и в то же время сердитое
выражение, и нетрудно было догадаться, что он не оченьто умеет
приноравливаться к неловким ситуациям. Но незнакомка была одна, и он
вздохнул с облегчением.
- Я приготовлю вам чаю, хорошо?
Он кивнул. И на этот раз ритуал чаепития призван был помочь ему
держаться непринужденней. Оставшись один в гостиной, воспоминание о которой
стало настолько нереальным, что ему нелегко было связать его со всем
происшедшим, он уселся в кожаное кресло рядом с красной кушеткой.
Застекленные двери с раздвинутыми портьерами выходили прямо в сад, уже