"Александр Рубан. Сон войны (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

- Пустеет окрест, - озабоченно сказал Серафим. - Пойдем, где татар гуще
- там стрел помене. Борони спину.
А их уж - везде густо было, хотя и не поровну. Облепила татаровня
Березань-крепостцу, как смолистую щепочку, в муравейник ткнутую.
Занималась та щепочка ясным пламенем, дымным вогнищем. Голосили бабы с
девками над телами малых детушек, басурманами заколотых, - да и сами тут
же падали... Вот и пожили мы в землях новыих! И взрастили нивы тучный!
Посадили княжить - Ярича!..
Яко теперь лишь, пятясь вослед Серафиму, в един миг прозрел я и слышать
стал. Слышать - не токмо его слова да хрипы врагов, что поблизости. Видеть
- не токмо вражью сталь, моей плоти грозящую. От того, что услышал -
захолонуло сердце, и дрогнула шуйца, секиру сжимавшая. От того, что увидел
- мутная пелена застлала очи, и по щекам поползло горячее, ярое - горячее,
чем боль в боку, где царапалось жало каленой татарской стрелы.
- Не гляди! - рычал Серафим, высекая шаг за шагом тропу скрозь татар к
воротам (я же едва поспевал пятиться, впустую и слепо маша секирой). - Не
гляди, Фома: скиснешь... Рубись! Борони спину!
От тех ли Серафимовых слов, оттого ли, что секира, хотя и сослепу, а
хряснула куда след ("Осьмая", - счел я про себя; не терял счета), а только
истаяла пелена, высохли щеки, затвердела рука, сердце опять стало биться
ровно и быстро. И не слепо, не яро, а холодно, дерзко и с умыслом рубил я
поганые головы, незнамо зачем продолжая им счет, который давно уже
перевалил за дюжину. Двадесят первого я зарубил на скаку - и пригнулся к
шее быстроногой татарской лошадки, и вцепился ей в гриву, и шептал:
"уноси, уноси - от каленой стрелы, от поганой погони, от земли, где
посеешь - и вытопчут кони... где под крышей уснешь, а проснешься на
гари... где хороший татарин - это мертвый татарин! Хороший татарин -
мертвый татарин. Хороший татарин - ...". А впереди, чуть левее, маячила
широкая спина Серафима верхом на такой же быстроногой лошадке, и уже не
свистели стрелы, отстала погоня, мы ехали шагом, уклоняясь от низких
ветвей, а я все твердил неизвестно откуда взявшиеся слова, давным-давно
потерявшие всякий смысл, но мне казалось, что смысл есть, и я твердил их с
убежденностью гневного, только что пережившего страшные мгновения
человека, и тогда Серафим развернулся и наотмашь ударил меня по лицу
тыльной стороной ладони.


Я упал, ударившись головой о двери тамбура, и очнулся - вместо того,
чтобы потерять сознание.
- Ну, ты, блин, и дурной! - сказал Серафим, неподвижно возвышаясь над
копошащимся мной. - Знал бы - не связывался.
Я потрогал щеку - она была липкой. Посмотрел на пальцы. Сима в кровь
разбил мне губу. Из носа тоже текло горячее...
Я стал подниматься, цепляясь за стенки тамбура и пачкая их кровью. Сима
не помогал мне и не мешал. Ждал.
Наконец поднявшись, я стал машинально отряхивать пиджак - и согнулся от
резкой боли в правом боку, под ребрами, там, где торчала стрела.
- Вилкой саданули, - сочувственно объяснил Сима, придержав меня за
плечо. - Такой же дурной, как и ты... Я еще подумал: а зачем ему вилка? Ну
и не успел. Болит?