"Александр Рубан. Сон войны (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

- Каша какая-то... - пробормотал я, пряча глаза, и стал осторожно
ощупывать бок. Если там и в самом деле была вилка, то почему-то сломанная.
Это ведь с какой силой надо садануть (и, разумеется, не о мой бок, а о
что-нибудь потверже), чтобы сломать вилку!
- Каши там не было, - возразил Сима. - Лапша была. Только ты ее жрать
не стал. Ты, Петрович, эту лапшу на Санину голову хряпнул... И с чего ты
взял, что он татарин? Хохол, как и я, только евреистый...
Сима еще что-то говорил - что-то про дурдом на колесах, про чуть не
уплывший спирт, про жидов, которые, оказывается, будь здоров как махаться
могут, про Танюхину сумку... До меня все это очень смутно доходило, потому
что я наконец нащупал то, что торчало у меня в боку, и понял, что оно
никак не могло быть вилкой - не бывает таких вилок. И еще я вспомнил, как,
обрезав секирой стремя (в нем застряла нога разваленного от плеча до пояса
татарина) и ощутив, что правая рука мне наконец-то повинуется, я, прежде
чем самому забраться в седло, обломил мешавшую мне стрелу в двух пальцах
от наконечника и выбросил вон обломок.
В этой последней картине битвы была какая-то неправильность -
крохотное, как соринка в глазу, несоответствие чего-то чему-то. Но в том,
что все происходившее - происходило, а не пригрезилось, я был абсолютно
уверен. В этом меня убеждали и все еще болевшее плечо, и сбитый на жестком
татарском седле копчик, и подкатившая вдруг тошнота, когда я вспомнил
человечьи потроха, волочившиеся по мокрой от крови земле.
Но самой что ни на есть неоспоримой реальностью был обломок стрелы - я
уже без удивления ощупывал его под пиджаком и неуверенно, то и дело
морщась от боли, пошевелил, а потом привычно стиснул зубы и дернул.
Это была стрела, и древко ее было обломано в двух пальцах от
наконечника... Это была наша стрела, кованая в той же кузне, теми же
руками, что и мои наплечники. Такими стрелами (целыми связками по сто штук
в каждой) Ладобор Ярич одаривал дружественных туземных князей - дабы не
топтали нивы. Но они их все равно топтали.
- А ну дай сюда! - сказал Сима. - Зачем выдернул?
Я с недоумением воззрился на него - снизу вверх, потому что все еще
стоял, перекосившись, - зажал наконечник в кулаке и отвел руку за спину.
- Дура! - сказал Сима. - Бок зажми - капает!
Тем же кулаком, не выпуская наконечника, я прижал полу пиджака к ране.
Боль, на мгновение полыхнув, постепенно утишилась, и я смог выпрямиться.
Рубашка была тяжелой и липкой, трусы сбоку тоже набрякли, горячее ползло
вниз по бедру. Мне было плохо, очень плохо.
- Идти можешь? - спросил Сима.
Я кивнул.
- Пошли. Полвагона осталось.
Он распахнул дверь и двинул меня перед собой в коридор.
- Да отпустите же... - проговорил я. - Господи...
Люди смотрели из-за чуть приоткрытых дверей, осторожно высунув головы.
Дойдя до нашего купе, я попытался откатить дверь. Она была заперта.
Сима, оттеснив меня в сторону, подергал ручку.
За дверью послышалось некое шевеление, шелест и неразборчивые голоса.
Кажется, Танечкин голос произнес что-то вроде "давай" или "вставай", а
потом - "не надо"...
- Танюха! - снова заорал Сима, перехватил сумку с бутылками спирта в