"Александр Рубан. Сон войны (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

Собственно говоря, сон был в руку: Серафим заливисто, в голос, храпел у
себя на верхней полке, а Танечка что-то быстро и прерывисто шептала, но
шепот был адресован не мне... Я полежал с открытыми глазами, стараясь не
сбиться с ровного глубокого дыхания, присущего спящему человеку,
полюбовался, как, то и дело попадая в полоску света от неплотно
прилегающей шторы, качаются под самой Симиной полкой Танечкины белые
точеные икры, поубеждал себя в том, что нисколько не завидую Олегу, и
снова закрыл глаза.



5

- Што, Фома, жалко девок? - вопросил Серафим-Язычник.
- Жалко, Серафим... - отвечал я, не чая отвести взора от побоища на
испоганенной ниве, от лютой доли тех, кого смерть в бою не постигла, кто
живьем не сгорел, кого басурмановы кони пощадили, не затоптали: - И девок
жалко, и ребятишек, и прочих людей Князевых. - И добавил, подумав: - А
князя всех жальче.
- Што тебе князь? - рек Серафим (не в голос, а в полуголос рек, яко
своим же словам дивясь) да и хлобыснул по шелому дланью. - Мне вот девок
жальче, а тебе - князя. Пошто?
- Да уж так-то они его... - Поежился я, вспоминая, отпустил пихтовую
лапу, окрестился, слезу смахнул. - Ты - язычник, волк, и боги твои - воля
да степь, да лес густой. А я - княжий человек, князю крест целовал.
- Ну иди... - сказал Серафим. Снял с колена шелом, оглядел, щурясь. -
Иди, сложи голову, ако князь наказал. Клялся! Целовал! А сам в кустах
сидишь.
- Так ведь и ты сидишь, Серафим, а ты ему кровник...
- Я уже столь татар положил, сколь за двух кровников не кладут, а свою
голову класть не сулился... Я и тестюшку свово. Бирюк-хана, достал, пока
ты стрелу обламывал. Был бы живой Лабодор, и еще бы рубился. Да он ухе на
колу сидел, егда мы еще на коней не сели... Ай, буде убиваться, Фома!
Каждому своя доля. Веди меня в Новагород, дорогу знаешь, вместе другому
князю послужим. Такого секирника, как ты, поискать - да не скоро найти.
Пошли, Фома, тут поблиз ведунья живет, бок твой залечим. Хорошая ведунья,
в три дни одюжишь. И поведешь меня в Новагород.
...Знал я, про каку ведунью Серафим говорит. Ее и татаре боялись, и мы
тот лесок стороной обходили, а нужда заставляла - заглядывали. Лечила она
то срамно, то страшно, зато всегда споро и наверно. А из чего зелья варила
- про то христианской душе лучше и вовсе не знать: греха мене. Там и выпий
помет, и жабья блевотина, и паучья слюна липкая, все в дело шло. Тьфу!
- Неохота мне к ней идти, Серафим. Само зарастет, с молитвою. Я полежу,
Серафим, а ты иди. Иди, куда хочешь.
- И пойду. Вот Ярило на пепелище накатится, да краснеть зачнет, и сразу
пойду. С тобой, без тебя ли... А до той поры полежи, Фома. Поспи. Я на
коней гляну, поблиз буду - кликни, ежели что...
Сказал и ушел Серафим - а боль моя со мной осталась. Не боль в
распоротом стрелою боку (к ней-то я притерпелся), а сердечная боль за
князя со гридники, люто казненных осатанелою татарвой. Князь быстро помер.