"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

стволом нагана в затылок и еще раз повторил:
- Вставай, застрелю!
- Никогда ты, Кюхля, не выстрелишь в человека, но у такого дурака
пистолет может выстрелить сам.
Он встал и подошел к машине. Вместе мы мигом развязали узлы, откинув
брезент, он взял из кабины свой сидор, коричневый новенький карабин и
медленно пошел по канаве к Ленинграду.
Я опять остался один. Боялся ли я теперь? Нет, не боялся, некогда было.
Солнце стояло уже высоко. Вероятно, было жарко, но у горящей машины
было очень и сверхжарко. Самолеты улетели, сделав свое дело, и если бы не
треск пылавшей машины, было бы совсем тихо. Не было ни людей, ни птиц, ни
кузнечиков. Один огонь!
У машины было два бензобака. Один горел, второй еще не взорвался.
Сказать, что я торопился - это сказать о фейерверке "огоньки". Я буквально
вышвырнул на землю свой и всех альпинистов рюкзаки со спальными мешками,
теплыми и очень ценными, свитерами, теплым бельем и прочим, дорылся до
большого железного оцинкованного ящика и стал с ним бороться. Хорошо, что он
был не сейф, и я его одолел. Там же в машине нашел большую плащпалатку,
заполнил ее секретными и сверхсекретными документами, присовокупив знамя
бригады и завязав все это крест-накрест, тронулся по обочине дороги в ту же
заветную сторону, неся на спине огромный тюк цвета хаки. На свой рюкзак я,
уходя, даже не взглянул.


* * *

Как в сказке, где колбаса прирастает к носу мальчика, так тюк с
секретными документами прирос к моей спине. Двадцать килограммов секретов.
Бригада отступала через Лю-бань и Тосно к Ленинграду лесами, обочинами
дорог. Цыганков приказал мне: "Продолжать транспортировку тюка до особого
распоряжения". Изредка он и комбриг присылали ко мне кого-нибудь для
ознакомления с совсекретной директивой или приказом. Тот человек брал
приказ, читал его, иногда возвращал, иногда не возвращал, потому что не
может вернуть тот, кого нет на свете. К моменту, когда появился в штабе
бригады начальник секретной части Тарасов, уже по моим грубым подсчетам, не
хватало бумаг пятьдесят или шестьдесят, так что я, передав их Тарасову,
избежал еще пятидесяти или шестидесяти расстрелов (за потерю одного
секретного документа полагался расстрел). Правда, оказалось несколько лишних
бумажек, не внесенных в реестр. Спасла меня, в конце концов, в этом эпизоде
только потеря самого реестра. Кто его потерял, честно сказать не могу, а
нечестно не хочу.
Итак, мы передвигались по дорогам и прикоснулись к народному бедствию.
Шли люди с тележками, коровами, детьми, собаками и без них. Все это блеяло,
стонало, плакало. Дохлый скот, раздутый, лежал везде и вонял в канавах и на
полянах и смердел. Все было под знаком этой войны. Много свиней бегало на
воле. Лоси выходили на дорогу. Рядом двигались другие части и разрозненные
группы солдат. Тут же мы немного развлеклись, присоединив к своей десятке
нашего друга, альпиниста Игоря Юрьева и его товарища, рядового Зайцева,
отставших от своей части, увеличив наше подразделение без названия с десяти
до двенадцати. Никто уже не знал, сколько нас было и сколько стало, кто