"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

не верил, и это сыграло трагическую и главную роль в нашем споре. "Ну,
хорошо, - сказал он, - вернешься и скажешь: извините, товарищ майор! Я был
дурак!"
И действительно, первое, что я сделал, когда вернулся в бригаду, пришел
к Сысу и сказал: "Извините, товарищ майор, я дурак!" А пока он затолкал мне
несколько батонов колбасы и три куска мыла. Как я вспоминал об этом ящике и
как горевали Ирочка и Мария Фроловна. Эти три куска, а отнюдь не сало, были
главным ударным чудо-подарком.
Впечатлений - огромная корзина. Первый удар мне на-несла женщина в
шубке. Я увидел ее на станции Волхов, или Волховстрой, куда я добрался из
своих тылов в первый день отпуска. Кто бы подумал! Пройдя через три года
войны, я за-плакал, увидев женщину в женском платье. Я не плакал, ко-гда
убивало моих самых близких друзей, а сегодня пустил сы-рость в глаза свои.
Что может женщина, женская одежда? Многое может.
Об этом я узнал очень скоро, далеко не доезжая до Куй-бышева. На всех
станциях к поезду подходили жалкие жен-щины и просили, молили продать им
мыло, втайне надеясь на то, что мы еще не разбирались в его стоимости или,
скорее цене. Купишь у солдата, он еще мыло не оценил, его давали на фронте
без счета. Спрашивали хлеб, консервы, но мыло больше, настойчивей и
трогательней. За кусок предлагали че тыреста рублей!!!
Запомнилась мне одна женщина. Маленькая, худая, вся в мазуте и копоти,
черная от лица и до юбки. Кто она - кочегар, уборщица в депо? Она так тихо и
жалобно просила мы-ла, что один кусок я ей продал. Не помню, сколько взял.
Так хотелось подарить ей, но отобрать у Ирочки я уже не смел, а на деньги
купил хлеба. Его почти не взял с собой, а приезжать без хлеба не
хотелось -вдруг у них нет его. И он действительно пригодился. По нормам того
времени я ехал недолго. От Волхова до Куйбышева еду уже три дня и четыре
ночи. Скоро Куйбышев. Но нормам нашего комбрига - очень долго, ведь у меня
всего, с дорогой, десять дней и десять ночей. Четыре уже израсходовано,
осталось шесть. Если четыре оставить на обратную дорогу, останется две.
Только две ночи. Как мало и как много. Всего две. Но я еще не доехал, что,
если поезд задержат и потеряется еще ночь, тогда придется уезжать, не
переночевав. НетПусть у дома Ирочки поставят все пушки РКА и наведут их на
дом, я не уеду. Я обещал комбригу по своей вине не задерживаться. По своей
вине и не буду. А наказать меня все равно не смогут. У нас, офицеров, ходила
такая фраза: "Дальше передовой не пошлют, меньше взвода не дадут". Я как раз
воюю в том месте, дальше которого послать нельзя, а должность у меня - зам.
командира дивизиона противотанковых пушек. Сорокапяток, как их называют.
Лучше командовать самым паршивым взводом, чем этими сволочными пушками.
Худшего вооружения не было "во все времена и народы". Если подвести к ней
танк, поставить его неподвижно на расстоянии полуметра, то и тогда она его
не пробьет (в середине войны их сдали в металлолом и привезли настоящую
пушку калибра "76" с длинным стволом. Вот это пушка! Но мне воевать на них
не пришлось. Артиллерийская карьера моя кончилась, и я перешел в пехоту,
откуда и вышел. А танки давили нашу сорокапятку, как червя.
Так вот, наказания я не страшился, а слово нарушать не хотелось, и
поэтому каждая остановка поезда отдавалась уколом где-то внутри. Но поезд
все-таки дошел, и при подходе его к вокзалу города Куйбышева у меня осталось
шесть дней с обратной дорогой.