"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

Ровно в 23.30 вышел я с полным сидором и черным кофром из вагона. Ночь.
Темно. Приехавшие тем же поездом мгновенно разбежались, я остался один и
даже спросить, где улица Ленина, на вокзальной площади не у кого было. Хотел
даже возвратиться на вокзал. Мысль провести ночь на вокзале меня нисколько
не затрудняла. Холодало (ноябрь), дул сквозняк с песком, пылью и городским
мусором, в нашем окопе не лучше, но подле дома, где живут Ирочка и Лена, и
потерять на это одну из двух оставшихся ночей было ужасно. Где эта улица
Ленина? Можно год ходить так по городу и ее не найти. Я вспомнил оставленный
город Новгород и другие незнакомые города ... Тут отделился от стены (как
волшебный) старик с тележкой на колесах, отнятых от детских колясок
Улица Ленина? А какой дом? - Двенадцать.
Да ... Это на другом конце города.
Как же туда добраться?
Он молчит. Все пусто, как на кладбище. Ни света нет в окнах, ни шороха
не слышно на улицах. То ли затемнение у них, то ли спят все. Да! Еще одну
ночь проведу здесь, подумал я, а утром Ирочка уйдет на работу ... И вдруг
голос старика: "За полбуханки хлеба проведу". - "Поехали! - закричал я в
восторге, - дам буханку!" - и повалил свой кофр на тележку. Опять вспомнил
Сыса и его мыло. За кусок мыла я купил три буханки и еще кое-что.
Мы пошли по ночному Куйбышеву. Мой "рикша" был в восторге и бежал
трусцой. Я с мешком за плечами едва успевал за ним. Очень хотелось
расспросить старика, поговорить, поскорее узнать о личном, о том, как живут
здесь. Но он не поддавался на беседу. Бежал и бежал.
Я начал задыхаться, сказалось отсутствие тренировки, переутомление и
каждодневная водка.
Однако просить его бежать потише было стыдно. Я молодой, здоровый, а он
пожилой и совсем тощий-претощий. Может быть, инвалид. И потом, мне так
хотелось поскорее увидеть Лялю, как мы называли Леночку, и поцеловать
Ирочку, что я бежал через силу, но старика не утишал.
Мысли опережали нас, я был уже в доме, в комнате. Одной рукой целовал
спящую Ляльку, другой обнимал свою ненаглядную женушку, такую всегда теплую,
пахнущую необыкновенными цветами, всегда одинаковыми и неповторимыми.
Казалось, этот запах только что родился, родился в тот момент, когда я
обнял ее. И это было всегда, это было целых два года, и он никуда не уходил,
не пропадал. Бывало, когда ее долго не было дома, я нюхал ее кофточки, они
тоже пахли так.
Мысли опережали, и мысли возвращались в прошлое. На этом вокзале я
второй раз. Ах, первый раз! Ах, первый раз! Это было тому назад всего два с
лишним года. Я работал инструктором альпинизма в лагере ЛПИ, в Домбае.
Ирочка в качестве моей молодой жены приехала ко мне на каникулы. Был июль
1939 года. У нас была отдельная палатка, и это было нашим импровизированным
бесплатным свадебным путешествием. Я получал зарплату в лагере. Ее приезд
был для меня таким праздником. До нее я думал, что поэзия и музыка- это все.
Теперь я узнал, что музыка - это все, а любовь- это все и еще кое-что. Если
она есть, то снег пахнет огурцами, и лавины со стоящего перед нами на
востоке Дом-бая, а может быть, Эвереста, летят вниз. Это Песня Песней
Соломона, и "Радуйся" Сергия Радонежского, и Магдалина у ног Иисуса. Если
музыка - это все, а любовь - это все и еще кое-что, то любовь - это и то,
чего не бывает. Последнюю фразу я часто повторял.
Я уходил заниматься с группой на скалы, на лед, она собирала грибы и