"Лев Рубинштейн. Альпинист в седле с пистолетом в кармане " - читать интересную книгу автора

погоны старшего лейтенанта, и, наконец, орден Красной Звезды. И огромный
чемодан и мешок продуктов. Старуха зашлась от восторга, а Ирочка была такой
усталой и слабенькой, что не способна была даже выразить свою радость. О
любви и намека не было. Подавленность ее была подстать одному партизану,
вышедшему из окружения. Я видел его приговоренным к расстрелу, ввиду
неясности его вины . ..
Голодали сильно. Двое детей - Ляля и Лена, восьми лет (третья дочь
Марии Фроловны от второго брака). Все, что добывалось, отдавалось детям.
Одна рабочая карточка. Старуха работала надомницей, шила кальсоны для фронта
или что-то такое. Выручало ее умение шить. Она шила женам тыловых военных и
КГБ за хлеб, иногда за водку. Водку на базар, с базара еду, иногда молоко
для детей.
Старуха, старуха, а старухе было всего сорок семь лет. По для меня она
всегда была старухой и навсегда ею осталась. Муж ее, Седенков Коля, куда-то
сгинул. В начале войны он избежал призыва, удрал, потом его поймали,
посадили или отправили в штрафную роту. Сведений о нем не было. Мария
Фроловна и раньше относилась к нему неуважительно; хиловат, моложе ее, но,
как она говорила, "все мужик в доме". Приходил с какой-то неответственной
работы с брезентовым портфелем и сидел в качалке, читал газету весь вечер.
Муж
Люси Миша - тот был у нее героем. Хотя Люся его не любила и наставляла
ему рога при всяком удобном и неудобном случае. Но он был в КГБ. Дарил Люсе
красивые туфли и дорогую одежду. И иногда привозил ковры. Он был молодец. А
я - что? Стипендия - раз. Альпинист - два. Оборванец - три. И притом
национальность - еврей ... В общем, не жаловала она меня, и даже
неуважительно относилась к моей личности. Но здесь другие расценки пошли.
Зять - старший лейтенант, фронтовик, орден, сальце с водочкой привез и живой
пришел!..
Немного уважительности получил. Целовали мы друг друга в плечо, в
шинель, в погоны. Спрашивали, спрашивали, а отвечать некому и некогда, и
слушать не открывалось.
"Давайте выпьем за встречу", - сказал я, доставая водочку. Мария
Фроловна повеселела еще, а Ирочка смутилась. - "Может быть, лучше на молоко
сменять для детей". - "Конечно!"- согласился я. Мария Фроловна рассказала,
что Ира без обеда уже который день, почти все приносит домой в судочке.
Посмотрев на нее, я все понял. Ирочка истощена голодухой.
Мы поели, пили чай, долго еще говорили. Я сказал, что очень устал. Теща
же все нас не отпускала. "Ирочке скоро вставать на работу", - сказал я. Теща
не отпускает. Я снял сапоги и лег на кровать. Они сидели за столом, потом
Ирочка легла рядом. Теща пододвинула стул к кровати, подперла рукой щеку и
продолжала разговоры. Я всегда ее не любил, а тут возненавидел. Но она не
уходила.
Ируся, скажи ей, чтобы она ушла, - шептал я на ухо.
Не могу, - отвечала она.
И она не могла. Не только не могла сказать это матери, но не могла
остаться со мною. У нее уже от истощения не было менструаций, и ей это все
было трудно, даже страшно. В конце концов мать ушла. Ирочка очень старалась
быть хорошей, но ... Однако в этом смысле я ее не пожалел. Не смог,
наверное, понять. Может быть, потому, что стал настоящим военным, что ли ...
И, кстати, вспомнил формулу нашего старшины: "Винтовка должна быть